Ритуалы плавания - Уильям Голдинг

— Если бы у Колли хватило ума прочесть «Правила» капитана Андерсона…

— Вы такой же пассажир, как он. Вы их прочли?

При всем моем раздражении я мысленно вернулся вспять. В какой-то степени он был прав… нет, полностью прав. В первый мой день Виллер пробормотал что-то насчет «Правил»… что они висят в коридоре за дверью моей каюты и что в удобное для меня время мне надо…

— Вы прочли их, мистер Тальбот?

— Нет.

Не приходилось ли Вашей светлости отмечать странное явление: когда сидишь, а не стоишь столбом, чувствуешь себя спокойнее или, по крайней мере, стремишься к этому. Не скажу, что мое раздражение рассеялось, но оно не усиливалось. И Саммерс — словно ему тоже важно было, чтобы мы оба не раскалялись, — присел на край моей койки и, таким образом, теперь смотрел на меня немного сверху вниз. При таком взаимном местоположении наш разговор неизбежно казался наставительным.

— «Правила» капитана Андерсона показались бы вам такими же бурбонскими, как он сам. Но они безоговорочно необходимы. И те, что предписаны пассажирам, вызваны той же насущной надобностью, что и остальные.

— И прекрасно, прекрасно.

— Вы не видели корабль в критический момент, сэр. Судно может опрокинуться и затонуть за считанные секунды. Несведущие в морском деле пассажиры, которые толкутся под ногами, мешая выполнять приказы, а то и расслышать их…

— Будет. Достаточно.

— Надеюсь, что так.

— Вы уверены, что на мне не лежит ответственность еще за какие-нибудь напасти? Скажем, за выкидыш у миссис Ист?

— Нашего капитана можно побудить отнестись по-дружески к недужному…

— Скажите, Саммерс, с чего это вы так хлопочете вокруг этого Колли?

Он допил виски и встал.

— Честная игра, noblesse oblige. Я не получил такого образования, как вы, сэр; мое было сугубо практическим. Но я знаю слово, которое — как бы это выразиться — стоит в одном ряду с обоими этими выражениями. Надеюсь, вы его отыщете.

Сказав это, он быстро вышел из моей клетушки и удалился в неизвестном направлении, оставив меня во власти целой гаммы чувств! Гнев, да, замешательство, да, — но вместе с тем и какое-то то ли грустное, то ли веселое недоумение оттого, что за один день тот же учитель преподал мне два урока сразу! Я клял его, непрошеного ментора, на чем свет стоит, потом стал клясть его вполсилы: все-таки он был славный малый, неважно, что из простых. Какого черта он лез ко мне с моими обязанностями?

То ли это слово? Удивительный малый, ничего не скажешь! Случай «перевода», право, такой же удачный, как Ваш, милорд! Все эти бесконечные расстояния из одного конца Британского корабля до другого! Слышишь, как он на палубе отдает команду… а потом застаешь его с рюмкой в руке… и переходя от одного предложения к другому, он может, употребив самый забубенный морской жаргон в первом, избрать лексику обыкновенного диалога между джентльменами во втором. Теперь, когда кровь во мне поостыла, я иначе взглянул на наш разговор: он считал, что как офицер идет на огромный риск, говоря со мной так, и я снова невесело рассмеялся. Переходя на нашу театральную терминологию, можно характеризовать его ремаркой: «Входит хороший человек!»

Так, подумал я, есть нечто общее между хорошими людьми и детьми — их нельзя разочаровывать! Только половина этого треклятого дела сделана. Я посетил страждущего — теперь мне надлежало употребить свое влияние, чтобы наладить отношения между Колли и нашим букой капитаном. Признаюсь, сия перспектива меня порядком пугала. Я снова отправился в пассажирский салон и потребовал бренди и к вечеру, по правде сказать, оказался не в состоянии мыслить здраво. Думается, это получилось у меня намеренно и было попыткой оттянуть то, что, я знал, будет нелегким диалогом. Наконец я величавой — назовем ее так — походкой дошел до моей койки и, насколько помнится, с помощью Виллера в нее улегся. Я, что и говорить, был изрядно подшофе и крепко заснул, проснувшись позже с головной болью и позывами к тошноте. Я посмотрел на мой репетир — было раннее утро. Храпел вовсю мистер Брокльбанк. Из соседней клетушки доносились неясные звуки, по которым я заключил, что прекрасная Зенобия принимает у себя очередного возлюбленного, или, скажем так, клиента. Что, ей тоже, спросил я себя, желательно было преклонить к себе губернаторское ухо? Может быть, в один прекрасный день она подойдет ко мне с просьбой о заказе на парадный портрет губернатора, который исполнит мистер Брокльбанк? Кисло стало мне на душе в такой ранний час от этой мысли, навеянной откровенностью Саммерса. Воздух в каюте стоял спертый, я накинул пальто, сунул ноги в шлепанцы и ощупью выбрался на палубу. Там было уже достаточно светло, чтобы различать, где корабль, где море, а где небо, но не более того. Я вспомнил о своем решении поговорить с капитаном насчет Колли, и меня взяла оторопь. То, что в приподнятом градусами состоянии казалось нудной обязанностью, сейчас представилось крайне неприятным делом. В памяти всплыло, что капитан, как говорили, совершает по утрам на мостике моцион, но столь раннее время и место вряд ли годились для разговора.

Тем не менее под воздействием стылого воздуха, при всем его возможном вреде для здоровья, головная боль, тошнота и даже некоторая стесненность в преддверии объяснения с капитаном почти рассеялись. Поэтому я заставил себя ходить туда и обратно между кормовой частью палубы и грот-мачтой. Вышагивая взад-вперед, я пытался обдумать создавшееся положение со всех сторон. Нам предстояло еще немало месяцев плыть на этом судне в обществе капитана Андерсона. Ни чувства приязни, ни уважения он у меня не вызывал, и я не мог относиться к нему иначе как к мелкому деспоту. Попытка—о большем не могло быть и речи — помочь несчастному Колли могла лишь усугубить чувство неприязни, существовавшее в границах официально не объявленного перемирия, которое мы между собой заключили. Капитан принял мой статус — крестника Вашей светлости, et cetera. Я принял его статус — капитана одного из кораблей Его Величества. Пределы власти, которые он имел над пассажирами, были неопределенны, как и пределы моего возможного влияния на лиц, над ним стоящих! Подобно двум псам, опасавшимся силы друг друга, мы осторожно ходили вокруг друг друга. И теперь мне предстояло попытаться повлиять на его обращение с презираемым представителем клана, который он ненавидел. Следственно, если я не сумею проявить неимоверную осмотрительность, я могу оказаться ему обязанным. Эта мысль была для меня нестерпима. И в течение моих долгих размышлений я позволил себе не одно «черт возьми» и «черт подери»! И было уже решил отказаться от этого предприятия.

Однако сырой, но ласковый воздух южных широт — каким бы ни было его последующее воздействие — несомненно можно порекомендовать как средство от головной боли и расстроенного живота! С каждой минутой я чувствовал себя все лучше и все больше способным мыслить здраво и взвешивать свои действия. Тем, кто стремятся к карьере государственного деятеля или чье рождение делает ее для них неизбежной, весьма полезно подвергнуть себя испытаниям морского путешествия, подобного нашему! Помнится, как ясно определилось в моем уме, что благоволением Вашей светлости я не только получил многолетнюю службу в новом, еще неоформившемся обществе, но также благо путешествия, которое дало мне время на размышление и на упражнение моих недюжинных мыслительных способностей. Я решил, что должен действовать по принципу наименьшего насилия. Что могло бы побудить капитана Андерсона поступить так, как мне хотелось? Существовало ли для него что-либо важнее собственной корысти? Несчастный заморыш, мистер Колли! Тут не было ни малейших сомнений. Лежала или не лежала на мне часть вины за его состояние, как утверждал Саммерс, еще вопрос, а вот что со стороны капитана Колли подвергся гонениям, ни малейших сомнений не вызывало. А то, что он тут и сам сделал из себя посмешище, не имело отношения к делу. И Деверель, и юный Томми Тейлор, и сам старший офицер Саммерс — все они давали понять, что капитан Андерсон, неважно по какой причине, намеренно сделал его жизнь на борту невыносимой. Черт бы все это побрал, но никакого иного слова, чтобы привести к общему знаменателю Саммерсово noblesse oblige и мою «честную игру», кроме «справедливость» я не знаю. Вот оно — большое, взятое из прописей слово, на которое можно наткнуться, словно на риф, вставший посреди океана! И было в нем что-то пугающее: ведь оно вылезло из школы, из университета прямо на деревянную обшивку военного корабля — иными словами, на скрижали деспотизма в малых масштабах. Ну а как насчет моей карьеры?