Всеобщая история бесчестья - Хорхе Луис Борхес

Первую обычно связывают с Платоном, который в тридцать девятом параграфе «Тимея» утверждает, что, когда различные скорости планет достигнут равновесия, все семь планет вернутся к своей исходной точке; такой оборот составляет полный год. Цицерон («О природе богов», книга вторая) признает, что подсчет такого грандиозного небесного периода затруднителен, однако, определенно, этот срок не безграничен; в одном из своих потерянных сочинений он ставит ему предел двенадцать тысяч девятьсот пятьдесят четыре «отрезка времени, именуемых нами годами»[199] (Тацит «Диалог об ораторах», 16). После смерти Платона в Афинах расцвела предсказательная астрология. Эта наука, как известно всем и каждому, утверждает, что человеческая судьба управляется расположением светил. Некий астролог, не без пользы проштудировав «Тимея», сформулировал неопровержимый аргумент: если цикличны периоды обращения планет, так же циклична и всемирная история; в завершение каждого платоновского года к жизни возродятся те же самые люди, с теми же самыми судьбами. Время приписало это умозаключение Платону. В 1616 году Лучилио Ванини писал: «Ахиллес снова отправится в Трою; возродятся былые обряды и религии; человеческая история повторяется; нет ничего сейчас, чего бы не было прежде; что было – будет; но все это – в общих чертах, не в частностях (как утверждает Платон)» («De admirandis naturae arcanis»[200], диалог 52). В 1643 году Томас Браун пояснил в одном из примечаний к первой книге «Religio medici»[201]: «Платоновский год (Plato’s year) – это многовековой период, по истечении которого все сущее вернется в свое изначальное состояние и Платон в своей школе снова будет излагать это учение». В этом первом подходе к Вечному Возвращению доказательство – астрологическое.

Второй подход привязан к славе Ницше, его вдохновенного изобретателя или провозвестника. Он зиждется на алгебраическом построении: утверждается, что конечное число объектов (в гипотезе Лебона[202] – атомов, в трактовке Ницше – сил, а у коммуниста Бланки – простых тел) неспособно на бесконечное количество комбинаций.

Из трех перечисленных мною теорий самая упорядоченная и самая заумная принадлежит Бланки. Он, подобно Демокриту (Цицерон «Учение академиков», книга вторая, 40), громоздит сходные и различные миры не только во времени, но и в бесконечном пространстве. Книга Бланки носит красивое название «L’eternité par les astres»[203]. Гораздо раньше Дэвид Юм лаконично, но убедительно высказался в «Dialogues Concerning Natural Religion»[204], которые собирался переводить Шопенгауэр; насколько мне известно, никто до сих пор не обратил внимания на этот отрывок. Привожу дословный перевод: «Вместо того чтобы предполагать, что материя бесконечна, как это делал Эпикур, предположим, что она конечна. Конечное число частиц способно лишь к конечному числу перемещений, и при вечной длительности должно произойти то, что всякий возможный порядок, всякое возможное расположение окажутся испробованы бесконечное число раз. Следовательно, этот мир со всеми его событиями, даже самыми мелкими, и прежде возникал и разрушался, и снова будет возникать и разрушаться, и нет этому ни конца ни края»[205] («Dialogues», VIII).

По поводу той же нескончаемой последовательности всем известных историй Бертран Рассел замечает: «Многие писатели изображали историю циклической и утверждали, что нынешнее состояние мира рано или поздно повторяется. Как можно изложить данную гипотезу в свете наших взглядов? Мы должны будем сказать, что позднее состояние количественно тождественно с ранним состоянием, но мы не можем сказать, что данное состояние наступает дважды, поскольку из данного утверждения следует такая система датирования событий (since that would imply a system of dating), которая делает невозможной рассматриваемую гипотезу. Ситуация будет аналогична той, когда человек совершает кругосветное путешествие: он не говорит, что пункт начала путешествия и пункт прибытия являются двумя различными, но в точности сходными местами; он говорит, что они – одно и то же место. Гипотеза, что история имеет циклический характер, может быть выражена следующим образом: формируем группу всех качеств, совпадающих по времени с данным качеством; в определенных случаях группа в целом предшествует самой себе»[206] («An Inquiry into Meaning and Truth»[207], 1940, с. 102).

Я перехожу к третьему пониманию вечных повторений, не такому пугающему и патетичному, зато единственному, которое можно вообразить. Я имею в виду идею похожих, но не тождественных циклов. Невозможно завершить бесконечный перечень ее творцов: мне приходят в голову дни и ночи Брахмы[208]; эпохи, чье время отмеряется неподвижными часами пирамиды, едва заметно истончаемой крылом птицы, которое касается камня один раз в тысячу и один год; люди Гесиода[209], вырождающиеся от золота к железу; мир Гераклита, который рождается из огня и в конце цикла огнем пожирается; мир Сенеки и Хрисиппа, который уничтожается огнем и возрождается водой; четвертая буколика Вергилия, великолепным эхом отозвавшаяся у Шелли[210]; Бэкон и Успенский; Джеральд Херд, Шпенглер и Вико; Шопенгауэр и Эмерсон; «Основные начала» Спенсера и «Эврика» Эдгара По… При таком обилии свидетельств я ограничусь лишь одним фрагментом из Марка Аврелия: «Да живи ты хоть три тысячи лет, хоть тридцать тысяч, только помни, что человек никакой другой жизни не теряет, кроме той, которой жив; и живет лишь той, которую теряет. Вот и выходит одно на одно длиннейшее и кратчайшее. Ведь настоящее у всех равно, хотя и не равно то, что утрачивается; так оказывается каким-то мгновением то, что мы теряем, а прошлое и будущее терять нельзя, потому что нельзя ни у кого отнять то, чего у него нет. Поэтому помни, что все от века единообразно и вращается по кругу, и безразлично, наблюдать ли одно и то же сто лет, двести или бесконечно долго»[211] («Размышления», 14).