О прекрасных дамах и благородных рыцарях - Милла Коскинен

На самом же деле, если хотя бы немного вникнуть в то, о чем писали эти ученые мужи, жившие в середине первого тысячелетия, без выхватывания из контекста подтверждающих собственное мнение фраз, то становится совершенно очевидным, что спорили они между собой отнюдь не о реальных вещах, но о христианских принципах. Отвлеченно, сухо, испытывая живые человеческие чувства только к оппонентам да к предмету размышлений. К этому можно бы было прибавить и то, что клирики ничего не знали о реальной жизни и о женщинах, но это не так. Св. Иероним ударился в аскетизм, когда ему было уже 34 года. Св. Августин стал священником в 37 лет. Насколько известно, только самый либеральный из них, Иовиниан, стал монахом в молодости.

Так что все они знали, все испытали сами и вряд ли имели какой-то особый, болезненный интерес к предмету настолько знакомому, естественному и обыденному, как человеческая сексуальность. Их интересовали проблемы глобальные, а именно – человеческая натура с ее слабостями и вечное спасение, те возможные проблемы, которые порождает несовершенство человека, и возможные варианты уменьшения данного несовершенства. Если сексуальность в их трудах и задевалась, то это был весьма проблематичный вопрос о девственности девы Марии, которая, будучи девой, была одновременно и матерью, да еще вопрос о грехопадении, изгнании из Рая и искуплении. Это если не говорить о длиннейших трактатах этих же деятелей, посвященных рассуждениям о всевозможных юридических заковыках, возникающих в реальной жизни между представителями различных полов и ориентаций, воспитанию детей, медицине и т. д. и т. п.

Святые отцы были в первую очередь философами. Поэтому их попытки каким-то образом рассортировать человечество по возможности обрести спасение не стоит принимать как руководство к действию. Кратко говоря, они спорили о том, какое состояние человека предпочтительнее для достижения спасения. Иовиниан щедро решил, что спасутся все. Иероним утверждал, что спасутся наичистейшие, а для достижения этой чистоты предпочтительнее всего жизнь безгрешная, без тени грехопадения – то есть девственная. Вдовы и вдовцы, в качестве кандидатов на обретение спасения, шли у него сразу после девственников, а люди женатые стояли на последнем месте в очереди. Августин занял между этими полярными точками зрения примиренческую позицию, говоря, что «брак и прелюбодеяние не являются двумя грехами, из которых второй хуже. Скорее, брак и целомудрие являются двумя благами, из которых второе лучше». Он определяет физическую близость между мужчиной и женщиной ради продолжения рода как полностью безгрешную, близость ради одного лишь удовольствия – как незначительный, простительный грех, однако решительно осуждает прелюбодеяние и распущенность, то есть беспорядочные связи.

Но эти философствования – только первоисточники, которыми более-менее и руководствовались духовные власти в реальной работе в качестве исповедников, наставников и судей в делах о брачных проблемах. И, будем откровенны, кто из нас читал в оригинале сочинения св. Иеронима или св. Августина? То, что мы читаем – это масса анализов того, что подразумевали авторы первоисточников, когда писали то и это, и употребляли то или иное слово. Интерпретации, вот что формирует представление наших современников о точке зрения средневековой церкви на брак и секс. Что самое досадное, мы никак не можем примкнуть к мнению тех, кого читаем, или опротестовать его, ведь латынь давно не входит в программу гимназий.

В реальности церковь в вопросах брака играла в быте английского Средневековья роль скорее позитивную для тех, кто в силу своего зависимого положения был бы при других обстоятельствах бессилен отстоять собственные интересы.

Только исповедник леди был единственным независимым от лорда лицом в ее поместье или замке. Только исповедник лорда мог вмешаться в бесчестные планы того, у кого в собственных владениях власть была практически абсолютной. И только церковь могла противостоять воле короля. В большой политике – с весьма переменным успехом, но на бытовом уровне – вполне. Джоан, дочь Эдварда I, отличилась, тайно выйдя, после смерти первого мужа за простого сквайра из своей свиты и решительно заявила отцу, что если лорд может взять в жены дочь рыцаря, то и леди имеет право взять в мужья простого рыцаря. Как известно, Эдвард I кротостью натуры не отличался, и Ральфа де Мотемера из тюрьмы вытащил только епископ Дарема – молодые догадались заключить хоть и тайный, но церковный брак.

Одна из Пастонов вышла замуж за бейлифа в их хозяйстве, Ричарда Калла, хотя ее брат Джон разве что на стены не прыгал от бешенства, что сестра так низко пала, что обрекла себя «торговать свечами и горчицей в Фрамлигхеме». Епископ Норича, тем не менее, благословил брак. И пусть мать лишила «эту шваль» наследства и запретила появляться в своем доме, пусть от Марджери отвернулись ее подруги, она выиграла и счастливо прожила всю жизнь со своим избранником. Да и матушка со временем смягчилась, хоть и не к Марджери, но к старшему внуку, которому оставила значительное наследство.

Почти забавный случай произошел в семье джентри Накереров, когда Агнес Накерер влюбилась в проезжего менестреля Джона Кента и вышла за него тайно замуж. Родители, которым, разумеется, было не до смеха, попытались отмахнуться от ситуации и нашли Агнес другого жениха, но она наотрез отказалась от благопристойного брака, и церковный суд Йорка был вынужден признать законность ее замужества с Джоном Кентом, хоть и обозвал его в решении «публичным менестрелем и жонглером, часто, бесстыдно и бесчестно показывающим свое тело ради профита».

Да, средневековая церковь знала о сексуальности все и принимала ее как факт, особо не вмешиваясь в интимную жизнь своей паствы, если только какая-то конкретная ситуация того не требовала. Духовные пастыри не имели ни малейшего заблуждения относительно телесных потребностей прихожан, стараясь, по мере сил, заботиться о том, чтобы потребности духовные от них, как минимум, не отставали. Собственно, в «должностных инструкциях» пастырям подчеркивалось, что они во время доверительных бесед должны наставлять семейных прихожан любить друг друга, исполнять супружеский долг, относиться друг к другу с уважением и быть верными друг другу. Томас Чобемский, теолог второй половины двенадцатого века, писал: «в замужестве мужчина отдает свое тело женщине, а она ему – свое. Кроме души, ничто не может быть более драгоценно под этим небом».

Но, пожалуй, ничто не говорит более красноречиво о понимании средневековой английской церковью реалий семейной жизни, чем то, что контрацепция отнюдь не была табу. Священники прекрасно знали о зельях, провоцирующих выкидыши, но, поскольку церковь верила в то, что сознание появляется чуть ли не с момента зачатия, они предпочитали наставлять паству пользоваться контрацептивными методами, однако чрезвычайно горячо порицали, что «некоторые мужья злоумышленно используют своих жен в места, для того не предназначенные».

Это толерантное отношение к реалиям постепенно изменится, и уже в начале пятнадцатого века священникам рекомендовалось объявлять, что «каждый, кто регулярно и сознательно изливает свое семя не в жену, совершает серьезный грех». Хотя, в принципе, грех грехом, но конкретные обстоятельства принимались во внимание. Рассуждениям на тему еще в двенадцатом-тринадцатом веке придавалась форма, которую нашел бы знакомой любой современный нам студент: case study. Не готовое решение, заметьте. Одна из таких задач предлагает подумать над следующей ситуацией. Что делать, если к священнику обращается молодая женщина, обладающая повышенной фертильностью, которой врачи сообщили, что следующие роды ее убьют. Супруг женщины требует секса, но она знает, что если пойдет ему навстречу, то непременно забеременеет, а если забеременеет, то непременно умрет. Может ли священник порекомендовать паре, чтобы муж пользовался контрацептами, или должен отмахнуться словами о Божьей воле? Мнение составителя задания ясно, потому что для сравнения он предлагает пример женщины, не желающей зачатия из страха родовых болей. Но какое же наказание предполагала церковь тем, кто составлял отвары, вызывающие бесплодие или выкидыш? Покаяние, назначаемое епископом, – с последующим отпущением греха.