Гончие преисподней - Денис Чекалов

Долгое время я ничего не слышал о Констанции и Маргарите.

Николас Алеганд был моим старым соперником еще с тех времен, когда хотел возглавить Маурданский университет. Мы с ним не общаемся, и он не счел нужным поставить меня в известность о том, что произошло. Мысль о том, что придется отчитываться передо мной, наверняка показалась бы ему унизительной.

Я отправил в Миланд одного из своих учеников. Он выяснил, что Констанция умерла. В газетах об этом даже не сообщили – Маргарита не сочла нужным дать некролог. Сама она уехала в город Темных Эльфов вместе со своим новым мужем, банкиром Сарнмиром. Тот появился словно из ниоткуда.

Стефания исчезла.

Мой ученик отправился на кладбище Маегарда и пытался найти Винченцо. Я предупреждал, что надо соблюдать осторожность – местные стригои бывают очень опасны.

Все, что удалось узнать моему посланнику, – это то, что разум Винченцо помутился еще сильнее. Бедняга спустился в нижние катакомбы кладбища и прятался там, не общаясь даже со своими собратьями.

В то время я особенно проклинал древние чары, которые навсегда заточили меня в подземельях Маурдана и не дают покинуть их. Дважды я посылал за Винченцо, пытался навести справки в Миланде, но никто ничего не знал, тем более что Маргарита уже уехала.

Я думал о тебе, Франческа, и уже хотел просить твоей помощи, как в старые времена, но Винченцо пришел ко мне сам. На него было страшно смотреть – он потерял и облик человека, и силы вампира.

Передо мной стоял безумец, заключенный в полусгнившее тело, и в первую минуту, признаюсь, мне захотелось выгнать его, заткнуть уши, ибо я боялся услышать то, что он собирался мне рассказать.

Все, что произошло дальше, я знаю только с его слов.

Николас Алеганд стоял возле кровати Констанции. Высокий, ухоженный, с горделивой осанкой, он был похож на надгробный памятник.

Комнату больной женщины наполняли запахи лекарств, которые уже не могли помочь ей. Все здесь было пропитано даже не старостью, но тем, что гораздо страшней ее, – медленным, мучительным умиранием.

«И что ж ты так цепляешься за жизнь, старая? – лениво размышлял гроссмейстер, глядя на то, как темные, морщинистые пальцы Констанции комкают край теплого одеяла. – Можно подумать, в твоем прошлом было хоть что-то. Ты свела мужа в могилу, выпивая из него жизненную силу в надежде продлить молодость. И сильно это помогло тебе? Нет. Ты свела с ума собственную дочь, превратила ее в чудовище и теперь сама боишься ее. Теперь в тот же отравленный омут ты затягиваешь свою внучку».

Алеганд никогда не согласился бы помочь Констанции, в которой видел лишь злобную старуху, никого и никогда не любившую. Прав ли был гроссмейстер, оценивая ее так строго? Или судил о ней по себе?

Он не раз видел, как умирают те, кого он помнил молодыми и полными сил. Сперва это пугало его, напоминая о собственной неизбежной смерти. Но люди приходили на свет и скрывались во тьме могилы, а он, Алеганд, продолжал жить, постепенно убеждаясь в своем бессмертии.

Теперь их судьбы не трогали его. В каждом человеке он видел лишь способ укрепить собственную власть. Вот почему сейчас, бросив дела в городе Темных Эльфов, он по первой просьбе Констанции приехал в Миланд.

Гроссмейстер хотел защитить Стефанию. Если девочка унаследует хотя бы часть дара бабки, она можеть стать ценным союзником или опасным врагом. Кем именно, решалось сейчас.

Была и вторая причина, куда более веская.

Алеганд боялся Маргариту и понимал: бешеную паучиху надо задавить как можно скорее, и лучше всего сделать это руками ее собственной матери.

– Николас, Николас, как же хорошо, что ты здесь, – причитала старуха и все пыталась дотронуться до него холодными, словно лягушачьими, пальцами, которые вызывали у него брезгливость и омерзение.

«Неужели она и правда думает, что я рад ее видеть? – спрашивал себя гроссмейстер. – Или всего лишь, цепляясь за последнюю соломинку, пытается шантажировать меня своей старостью и беспомощностью?»

Он смотрел на нее бесстрастно, со скучающим любопытством, как профессор наблюдает за мучениями маленького зверька, посаженного в колбу с ядовитым газом.

И все же постепенно пугающие мысли стучались к нему, начинали просачиваться сквозь тонкие щели в броне.

«Нет, не приведи бог самому стать таким – уродливым студнем, колеблющимся под пахнущим потом одеялом. Инфаркт, кровоизлияние в мозг – умереть в движении, пусть не в бою, какой к черту бой в мои годы, но только не так».

Звонок, раздавшийся внизу, у входной двери, избавил Алеганда от мучительной сцены. Он развернулся и поспешил открыть, хотя знал, что в доме Маргарита, да и Стефания, вернувшаяся из колледжа.

Уже на пороге он осознал, как отвратительно выглядел, убегая из спальни умирающей старухи, оставляя ее один на один со смертью. Ему стало неловко, хотя за долгие годы он почти потерял способность сочувствовать другим людям.

Стефания и правда уже успела открыть – молодая, полная юных сил, она казалась сияющей звездой в этом унылом царстве смерти, в котором умирала ее бабушка, а ее мать, отравленная злобой и завистью, никогда по-настоящему не жила.

На пороге стоял Винченцо, в помятом костюме, похожий на бродягу. Его щеки впали от постоянного голода – он был уже не так молод, чтобы ловить крыс, а покупать кровь на скотобойнях часто не хватало денег.

Стригой вечно потирал руки и ходил небритым, чем вызывал досаду и удивление Алеганда – тот полагал, что у вампиров волосы расти не должны.

Эти двое недолюбливали друг друга – в основном из-за отца Чериньола. Для Винченцо тот был добрым покровителем, почти другом, а для гроссмейстера – вором, похитившим у него пост ректора Маурданского университета теней.

Поздоровались коротко – оба хотели, чтобы их встреча продлилась как можно меньше. Стригой зашаркал наверх, чтобы поздороваться с Констанцией, для которой был чем-то вроде игрушки, диковинного зверька, типа ручного львенка.

Алеганд порадовался, что не придется возвращаться в комнату старухи, где, как ему казалось, смерть высасывает жизненные соки не только из самой хозяйки, но и из тех, кто приходит ее навестить.

Однако он тут же понял, что оказался наедине со Стефанией, которую придется утешать. Делать этого гроссмейстер не любил, да и не умел, ибо всегда в голове возникала фраза: «Не плачь, все вы умрете, а я буду жить по-прежнему».

– Мужайся, мужайся, дитя мое, – повторял он пустые, ничего не значащие слова.

Девушка приникла к нему и плакала – наверное, впервые за много дней она встретила человека, с которым могла себе это позволить. Там, на верхнем этаже умирала ее бабушка, а Алеганду было досадно, что юная очаровательная волшебница видит в нем всего лишь жилетку, в которую можно порыдать.