Пусть смерть меня полюбит - Рут Ренделл

Уна Энгстранд спустилась в его комнату в половине девятого, когда он уже решил, что она вообще не собирается приходить, что ее не более привлекает этот тоскливый тет-а-тет, чем его самого. Она переоделась в юбку и стянула волосы на затылке лентой, но в остальном ее внешность не претерпела никаких изменений.

– Я хотела бы водки, если можно, – сказала она, чопорно усевшись посередине его дивана.

– Я забыл купить бокалы!

– Ничего страшного, мы можем пить из стаканов.

Алан разлил водку, разбавил ее тоником и стал лихорадочно подыскивать тему для разговора. Машины, работа, цены – инстинктивно он знал, что все это нелепица. Ни один свободный настоящий человек ни за что не будет говорить о подобных вещах. Он отрывисто произнес:

– В книжном магазине я видел несколько книг вашего свекра. – Для нее это, вероятно, была не новость. – Что он делает на Яве?

– Наверное, это Цезарь сказал вам, что Эмброуз на Яве? Он очень милый, Цезарь, но ужасный сплетник. Я предполагаю, что он рассказал вам и о других вещах. – Она вопросительно улыбнулась Алану. Он заметил, что у нее очень красивые зубы, очень ровные и белые.

Она пожала плечами, подняла свой стакан и произнесла в старомодной вычурной манере:

– Выпьем же за вас. Я надеюсь, что вы здесь будете счастливы. – Неожиданно она хихикнула. – Эмброуз услышал о каком-то племени в Индонезии, у которого нет фольклора, каких-либо легенд или мифологии и которое не читает книги. Я предполагаю, что они просто не умеют читать. Он хочет встретиться с ними и узнать, не наделены ли они тем прекрасным свободным мышлением и пониманием подлинного значения реальности, которое он повсюду ищет. По возвращении он намеревается написать о них книгу. Он уже придумал название – «Нагой разум», и я буду печатать для него этот труд.

Алан сел напротив нее. От водки или от чего-то еще он почувствовал себя лучше.

– Так вы машинистка?

– Нет, о нет. Боже, я должна была обучаться за время его отсутствия; предполагалось, что я пройду курс машинописи. И я даже начала, но они заставили меня закрывать клавиши, а от этого у меня приступы клаустрофобии. Цезарь говорит, это сумасшествие. Вы можете представить такое?

Выражение ее лица представляло собой столь забавную смесь веселья и раскаяния, что Алан не выдержал и рассмеялся. Это заставило ее засмеяться тоже. Он осознал, что не смеялся вслух с тех пор, как сбежал из Чилдона, а может быть, и задолго до того. Почему у него возникло такое странное ощущение, что и для нее смех давно стал чем-то непривычным? Потому что ему известна ее история? Или есть другая, телепатического свойства причина? Эта мысль оборвала его смех, и Уна вслед за ним перестала смеяться, но ее маленькое, словно у летучей мыши, личико осталось радостным.

– Это не имеет особого значения, – сказала она. – Эмброуз все равно считает, что я безнадежна. Он просто скажет, что очень разочарован, вот и все. Но мне не следовало бы так часто упоминать о нем – Эмброуз сказал то, Эмброуз сказал это… Просто я очень много времени общаюсь с ним. Расскажите мне о себе.

До того момента, как ни странно, ему довольно редко приходилось лгать. Ни Роуз, ни Цезарь не расспрашивали Алана о нем самом, а больше он почти ни с кем не разговаривал. Он солгал только о своем имени и адресе. Вкратце и слегка неуверенно он поведал Уне, что был бухгалтером, но ушел с этой работы. Следующая часть рассказа была правдивой или почти правдивой:

– Я покинул свою жену. Просто ушел в прошлые выходные.

– Необратимый разрыв?

– Я ни за что не вернусь обратно!

– И это всё, что вы забрали с собой? Один чемодан?

– Это всё. – Он невольно оглянулся на бюро, где лежали деньги.

– Прямо как я, – вздохнула она. – У меня тоже нет ничего своего, только несколько предметов одежды и книги. Но здесь мне ничего больше и не нужно. В этом доме есть все, что только можно вообразить, и даже вдвое больше того. Назовите что-нибудь, самую невероятную вещь, какую можете придумать. Держу пари, у Эмброуза она есть.

– Бокалы для вина.

Уна рассмеялась:

– Мне следовало предположить.

– Прежде чем вы переехали сюда, – осторожно сказал Алан, – у вас должны были быть какие-то вещи.

Черты ее лица неожиданно заострились, словно от боли, и это повергло Алана в смятение. Он так наслаждался ее обществом – столь неожиданно и чудесно, – что испугался разрушить эту связь, возникшую между ними. Но Уна быстро пришла в себя и беззаботно ответила:

– Стюарт, мой муж, оставил себе бо́льшую часть имущества. Бедняжка, ему надо знать, что у него много вещей, даже если он не может ими пользоваться. Эмброуз говорит, что это внешний признак неуверенности и что Стюарту нужно это проработать.

Алан выпалил, хотя знал, что не должен это говорить:

– Ваш свекор еще хуже, чем мой тесть! Он просто монстр.

И она снова засмеялась, став невероятно обаятельной. Потом протянула свой стакан.

– Налейте еще, пожалуйста. Это вкусно. Я так хорошо провожу время! Да, надо полагать, что Эмброуз ужасен, но если я это скажу вслух, люди подумают, что ужасна я сама, – ведь все считают его замечательным человеком. Кроме вас. – Она глубокомысленно кивнула. – Мне это нравится.

В этот момент Алан влюбился в нее, хотя прошло еще немало часов, прежде чем он это осознал.

Уна сидела в комнате Алана до одиннадцати часов – «времени Золушки» в Наделе Фиттона. Но она не спрашивала у него, который час, и не восклицала: «О боже, я и не знала, что уже так поздно!» После того как она ушла, Алан прибрал со стола и помыл стаканы, думая о том, как он рад, что Цезарь и его девушка не пришли. Еще больше он был рад тому, что здесь не было Роуз. Уна говорила о книгах, которые она прочитала, – во многом этот перечень совпадал с тем, что читал и сам Алан. Никогда раньше он ни с кем не говорил на эту тему. Нечто головокружительное, более опьяняющее, чем выпитая ими водка, было в том, чтобы находиться рядом с человеком, который рассказывает о персонаже книги или об авторском стиле с такой страстью. Подобные чувства в прежней жизни Алана его собеседники вкладывали только в рассуждения об экономии денег или о ценах. О чем бы говорила Роуз? За время, проведенное с Уной, она снова стала воображаемым образом, каким была прежде, слилась с этим образом. Алан едва мог поверить в то, что когда-либо встречал ее во плоти и что она вообще существовала в реальности. Он снова и снова прокручивал в памяти то, что сказала ему Уна, и то, что сказал ей он, и думал о том, что хотел бы ей сказать. Но это неважно, ведь еще будут встречи, будут разговоры. Он встретил друга, с которым можно говорить.

Прежде чем лечь спать, Алан внимательно изучил себя в зеркале. Он хотел понять, какого человека видела перед собой Уна. Он перестал гладко прилизывать волосы, так, что теперь они больше походили на шевелюру, чем на кожаную шапку, а лицо было… ну, не то чтобы смуглым, но вполне здорового цвета. Пока он жил в деревне, ему никогда не удавалось загореть, а вот теперь он получил загар за неделю прогулок по Лондону. Живот уже не так выпирал над ремнем. Алан подумал, что выглядит на тридцать восемь лет, а не на пятьдесят без малого. Вот что видела Уна. А он? Алан так ярко вообразил ее, словно она по-прежнему сидела возле стола: ее личико невероятно оживлялось, когда она смеялась, глаза ярко блестели. Кудрявые волосы выбились из-под ленты и к моменту ее ухода снова пышной массой обрамляли ее худые щеки. Завтра он поднимется наверх, встретит ее и пригласит на обед. Идея повести ее в ресторан, заказать еду и вино ничуть не пугала Алана. Но сейчас он слишком устал. Он лег в постель и немедленно уснул.