Юрий Ларин. Живопись предельных состояний - Дмитрий Смолев

оказался не каким-то приблатненным недорослем, а симпатичным, любознательным, неплохо воспитанным юношей. В материнской памяти сохранились даже мельчайшие детали их знакомства – именно как знакомство Ларина и расценивала происходящее:

Следующий день прошел спокойно, Юра был веселый. Пел песенки, бегал с детьми в огород за гороховыми стручками. А утром, когда мы на завтрак ели манную кашу с малиновым вареньем, Юра спросил у Миши: «А ну-ка, скажи, кто ел манную кашу с малиновым вареньем?» Миша подумал и неуверенно ответил: «Наверное, Ленин». Мы посмеялись. А Юра рассказал маленькому Мише, что Буратино ел манную кашу с малиновым вареньем. Так прошел первый день нашей совместной жизни, счастливый, удивительно легкий, светлый день. Будто камень с души свалился.

Хотя этот камень у нее на душе был, конечно, не единственным. Читатель уже знает, что в результате трудного, но неизбежного разговора Юра сам вычислил, что его отцом был Николай Бухарин – «методом исключения», как он тогда выразился. Анна Михайловна изумилась такой догадливости («Не исключаю того, что, быть может, его детская память запечатлела фамилию отца, когда кто-нибудь из родственников упомянул ее, а сейчас, в момент нервного напряжения, это звуковое восприятие фамилии отца всплыло в сознании») – однако в любом случае нельзя было ограничиться только этой краткой информацией. Ларина взялась за необходимые интерпретации:

Я показала Юре газетные вырезки, «Завещание Ленина». Немного рассказала об отце, хотя старалась внимание на нем не фиксировать, берегла сына. Перед отъездом просила не разглашать своей настоящей фамилии, опасаясь, что это приведет к дополнительным трудностям в его и без того нелегкой жизни.

В мемуарах Анны Михайловны впрямую не говорится о реакции сына на изложенные ему сведения и комментарии. Возможно, он сознательно не хотел демонстрировать тогда своих чувств – тем не менее потрясение оказалось огромным. Друг его детства Владимир Климов свидетельствует: «После встречи со своей матерью в Сибири он приезжал в детдом. Я помню, как он рыдал, когда разговаривал об этом с моей мамой (Августой Сергеевной Климовой, директором детского дома. – Д. С.). Был очень взволнован». Рискнем предположить, впрочем, что для Августы Сергеевны эта новость на самом деле никакой новостью не являлась.

Пожелание Лариной насчет неразглашения подлинных обстоятельств Юриной биографии диктовалось, разумеется, ее заботой о сыне. Он действительно не кричал об этом на каждом углу, но и скрывать мог лишь до известной степени. В скором времени Анна Михайловна была вынуждена санкционировать то, что сама же просила не делать:

Незадолго до окончания института, перед присвоением ему офицерского звания, Юре предстояло заполнить подробнейшую анкету. Умолчание о своем отце он рассматривал как умышленное укрывательство, и это его угнетало. В письме ко мне он просил разрешения открыть правду, просил сообщить год рождения отца и мой, чего он действительно не знал. Анкету нужно было заполнить не позже, чем через две недели. Письмо ко мне шло долго, и, чтобы Юра успел получить ответ вовремя, я отправила ему телеграмму. Назвала фамилию, имя и отчество, год рождения отца и свой год рождения, дав этим согласие на разглашение его биографии.

Нельзя исключать, что Анна Ларина к тому моменту и сама начала приходить к выводу, что таиться дальше незачем. Хотя риск оставался существенным, пусть даже страна и вступила в эпоху переоценок, болезненных или долгожданных – для кого как. Илья Эренбург, друг и соученик Николая Бухарина по 1‐й московской гимназии, еще в 1954 году опубликовал в журнале «Знамя» повесть «Оттепель», название которой послужило маркировкой для всего нагрянувшего отрезка истории. (Само по себе произведение Эренбурга, правда, хоть и поднимало разные «острые вопросы современности» и возгоняло градус общественных настроений, все же никакого разоблачения сталинизма впрямую не предвещало). Однако и после XX съезда партии для родственников Бухарина не настала чаемая ими эра справедливости. Постепенно из лагерей и ссылок выпустили почти всех из них, кто там еще оставался к концу 1950‐х (дольше остальных, до 1961 года, задержалась на поселении в Кустанайской области семья Владимира Ивановича Бухарина, младшего брата казненного политика). Но роковой узел так и не развязался: Николай Бухарин продолжал числиться «врагом народа».

В силу открывшихся ему обстоятельств Юра внезапно очутился «впереди паровоза» – в том смысле, что волна реабилитаций, прижизненных или посмертных, до фигуры его отца никак не могла дохлестнуться, хотя и была обязана, по вере членов семьи. Что ставило его самого в очень уязвимое, двойственное положение и порой приводило к отчаянию, и даже к отчаянным поступкам, о чем будет сказано ниже. И все-таки не политическими, по сути, по глубинному содержанию, оказались для него последствия встречи с матерью. Борьба за оправдание имени отца – это теперь дело чести, конечно, но кто именно ведет борьбу? Кто он, Юрий Ларин, сам по себе? Что за индивидуум, с какими собственными целями и интересами? Чего хочет от жизни и куда эта жизнь его влечет, если и впрямь влечет?

В том же 1956 году Юра вступил в переписку и со своей сводной сестрой, Светланой Гурвич, дочерью Николая Бухарина от второго брака. С ней и с ее матерью, Эсфирью Исаевной, Юра не единожды виделся, будучи еще совсем ребенком, – не зря же их московский адрес пришел ему на ум в ходе разведывательной вылазки во времена «плавучего лагеря». Тот спонтанный, полуосознанный визит, как мы помним, ни малейшего успеха не принес. Эсфирь Исаевна была арестована еще в 1949 году, получила по приговору Особого совещания 10 лет строгого режима и отбывала наказание в Озерлаге, в Восточной Сибири (вышла в 1956‐м). Ее дочь Светлана, которую Юра помнил под домашним именем Козя, последовала за матерью в Лубянскую тюрьму буквально через несколько дней – сразу после защиты дипломной работы на истфаке МГУ. Официальный документ об окончании университета она так и не успела получить. Ей присудили пять лет высылки и этапировали в Новосибирскую область.

«Холодным летом» 1953-го, почти через полгода после смерти Сталина, Светлана освободилась по амнистии, вернулась в Москву и там добилась направления в Горьковский университет, чтобы формально закончить свое обучение (про МГУ в тот момент не могло быть и речи). В Горьком она повторно сдала выпускные госэкзамены, получила диплом историка – и отправилась по распределению в Челябинскую область, где два года работала преподавателем в техникуме. И снова Москва: в 1956 году Светлана прорвалась-таки в столичную аспирантуру. Тогда же была выпущена из лагеря Эсфирь Исаевна; мать с дочерью воссоединились. А в ноябре Светлане получила первое письмо от сводного брата.

По версии Эммы Гурвич, чью книгу «Взгляд в настоящее прошлое» мы уже цитировали, почтовый адрес сестры Юра