Юрий Ларин. Живопись предельных состояний - Дмитрий Смолев

К тому времени она уже не была узницей: механизм истории теперь проворачивался неожиданно быстро. Хотя проблем все равно хватало. Вспоминает дочь Анны Лариной, Надежда Фадеева:

За первой реабилитацией и за паспортом с мамой ходила я. Это уже был 1957‐й. Мама меня взяла, не понимая, зачем ее вызывают. Она меня взяла на всякий случай, чтобы я, если что, хотя бы папе потом смогла сообщить, который был на работе. Эту эпопею в паспортном столе я наблюдала, у меня там и свой был интерес. Паспортистка с мужем-энкавэдэшником были шорцы, с их сыном я училась в одном классе, и мне он очень нравился – был такой красивый, как фарфоровый болванчик. Когда мы зашли, паспортистка сказала: «Анна Михайловна, мне прислали ваш паспорт». Помню, мама прямо вся красными пятнами покрылась.

На самом деле это еще не было официальной реабилитацией – скорее, что-то наподобие амнистии: видимо, с учетом новых веяний решили не продлевать ссылку, которая де-факто походила уже на бессрочную. И все-таки обретение паспорта подразумевало немалую степень свободы – в том числе и относительную свободу передвижения. Хотя семейный переезд в Москву состоялся отнюдь не сразу. В том же 1957 году у мужа Анны Лариной, Федора Фадеева, случился инсульт. Несмотря на убогость провинциального сибирского здравоохранения, Федор Дмитриевич вскоре пошел на поправку и даже вернулся на должность агронома, но отдельные тревожные симптомы сохранялись. И тогда уже решили, что отъезд в Москву откладывать нельзя – надо показаться врачам.

Их сын, Михаил Фадеев, рассказывает:

Приехали мы в Москву, здесь у отца родная сестра жила, Мария Дмитриевна, и родная тетя, сестра его отца. Они жили на Бауманской, в общей квартире. Приехали мы в эту комнату вчетвером: папа, мама и я с сестрой. Помню, было очень тесно. Папу довольно быстро положили в Бауманскую районную больницу. Детей к нему не пускали, мы через окно общались. Вроде ему стало легче, он там в шахматы играл, хорошо себя чувствовал. И вдруг его перевели в Боткинскую больницу. Там он пролежал около недели, и вот однажды тетя приходит и говорит, что ему стало совсем плохо, и он умер при ней. Это было в 1959 году, 22 сентября. Надо похоронить, а он прописан в Кемеровской области. Тетя ходила на Преображенское кладбище, где его родная сестра была похоронена в отдельной воинской могиле, как старший лейтенант медицинской службы. А еще ему в конце пятидесятых дали медаль «За освоение целины», это тоже как-то помогло, и разрешили его там захоронить.

Вероятно, читатель уже и раньше понял, что Анна Ларина была не из тех, кто безвольно опускает руки при неблагоприятных, в том числе трагических обстоятельствах. Внутренне она не сдавалась ни в лагере, ни в ссылке – и тем более не собиралась сдаваться, очутившись наконец на свободе, в оттепельной Москве. У нее здесь были и оставались две сверхзадачи – бороться за реабилитацию Николая Бухарина и последовательно обустраивать жизнь семейства. Трудно сказать, в каком порядке правильнее эти сверхзадачи перечислять: обе были для Анны Михайловны крайне важны. И обе энергично ею решались, но с разным успехом.

Посмертное оправдание Бухарина застряло тогда, несмотря на усилия деятельных союзников, и очень надолго застряло. А вот с обустройством семьи получалось лучше: похоже, Анна Михайловна не испытывала ни малейшей робости, добиваясь приема на сей счет у первых лиц государства. И эти лица ее принимали и выслушивали. Известно, что квартиру в Москве ей выделил лично Анастас Микоян, член Политбюро ЦК, зампред правительства, – человек с непростой репутацией, который проявлял полнейшую лояльность к сталинским методам в 1930‐е, а два десятилетия спустя стал активным борцом с культом личности. О его персональной непотопляемости при любом составе партийного руководства ходили легенды, даже стихотворная эпиграмма на него гуляла в народе, уже в брежневские времена, – «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». Впрочем, Микоян оказался одним из немногих высших сановников сталинской эпохи, кто действительно испытывал чувство вины за прошлое. Не возьмемся судить, было ли это глубоким, полновесным раскаянием, но разновидностью сожаления – наверняка. Именно к нему, чаще других партийных бонз, обращались амнистированные зэки за поддержкой с обустройством на воле, и многим он помогал – особенно тем, кого знал еще по «прежней жизни». Анна Ларина была в их числе.

Последствия ее решительных действий не замедлили сказаться на судьбе сына. Уже 16 марта 1960 года в трудовой книжке Юрия Ларина появляется запись: «Куйбышевский филиал Гидропроекта. Уволен по собственному желанию». А двумя неделями позже он вступает в новую должность: «Гипроводхоз МСХ СССР. Зачислен инженером отдела строительного проектирования». Это был головной, столичный институт, куда Ларин смог устроиться на работу только благодаря тому, что Анна Михайловна через высокопоставленных знакомых добилась его перевода в Москву и прописала в недавно полученной ею двухкомнатной квартире по адресу: 1‐й Черемушкинский проезд, дом 3, корп. 2, кв. 8. Они поселились там вчетвером, Анна Ларина со всеми своими детьми – Надей, Мишей и Юрой.

* * *

Возвращение в Москву членов семьи Бухарина не прошло незамеченным для «либеральной интеллигенции» двух столиц. В скором времени об Анне Михайловне и ее старшем сыне пошли разговоры в этой среде. Один из таких эпизодов упоминается, частности, в дневнике драматурга Александра Гладкова; дело происходит 28 ноября 1961 года в Доме творчества Литфонда, что в поселке Комарово:

Мы уже гулять ходим вместе всем нашим столом (Л. Я. Гинзбург, Л. К. Чуковская, Д. Я. Дар, М. Панич, А. Ваксберг). Рассказ В. (Ваксберга. – Д. С.) о завещании Бухарина – 2 странички на машинке, обращено к «будущим членам ЦК», пророчество, что Сталин сам погибнет от пущенной им адской машины, которую он сам не может остановить (не сбывшееся). Рассказ о сыне Бухарина, случайно открывшем, кто был его отец (вырос в детдоме), физически на него похожем, хлопочущем о возвращении фамилии…

А почти три года спустя в том же дневнике Гладков описывает встречу с Ильей Эренбургом:

И. Г. настроен довольно бодро, несмотря на свои беды. Как всегда стали говорить о 37‐м годе, Сталине и Бухарине. Рассказ про жену Бухарина («вот она сидела тут, где Вы сейчас сидите»).

И дальше – конспективный пересказ от лица Эренбурга тех событий, что предшествовали аресту Бухарина. Здесь узнаются свидетельства, которые Анна Ларина включила позднее в свои мемуары.

Она действительно стремилась увидеться с Эренбургом – надо полагать, не ради сентиментальных разговоров о днях минувших, а с целью заручиться поддержкой именитого литератора в деле реабилитации мужа.