Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов) - Наталья Нарская

того или иного профиля, хотя со временем обросли скромными собраниями бытовых предметов вроде кофейных чашек, пивных кружек, подсвечников, фоторамок, галстучных булавок или шкатулок для дамского шитья.

* * *

Правда, сказать, что в моем прошлом вовсе нет опыта коллекционирования, тоже было бы большой натяжкой. Коллекционирование в СССР было одной из форм культурного досуга[162]. У филателистов и нумизматов были законные места встреч – клубы, дома культуры и дворцы пионеров. Для них выходили периодические издания[163]. Коллекционирование было модным детским увлечением[164]. В подростковом возрасте я «за компанию», без особой страсти прошел через повальное увлечение почтовыми марками, которое в какой-то момент, подобно гриппу, охватило мой школьный класс. Потом со школьным другом мы начали безо всякой системы коллекционировать («копить», в детской терминологии) монеты, затем – металлические иконки. Друг мой на летние каникулы ездил в Калинин, к бабушке, жившей в старом, наполовину нежилом доме с огромным чердаком. Возвращаясь, он с гордостью показывал свои трофеи – дореволюционные газеты, монеты, нательные и настенные иконы, кресты, складни. Кажется, в те годы мы оба инстинктивно ощутили острое любопытство к прошлому. Но ребенком собирать иконы в атеистическом государстве было рискованно. Меня как-то даже вызывали к директору школы – якобы за спекуляцию предметами культа.

К более серьезному собиранию мелкой русской церковной пластики я вернулся в возрасте между 30 и 35 годами. Начатки детской коллекции медных, бронзовых и латунных иконок стремительно расширялись в начале 1990-х. Тогда, как грибы после дождя, появлялись блошиные рынки и антикварные магазины с демократичными ценами. Там сбывалось скудное наследство, доставшееся от советских стариков и старух с дореволюционной социализацией их нуждающимся родственникам или соседям, несведущим в том, чем обладают. Коллекция пополнялась посредством стихийно используемой, но вполне канонической методы: сначала она расширялась тематически, затем улучшалась за счет замены более молодых предметов более древними аналогами, плохого состояния – хорошим и безупречным. За три года количество приобретенного выросло с десятка до пяти дюжин, собрание пополнилось мелкой пластикой с полихромными эмалями в серебре и экземплярами музейного уровня, старейшие относились к XVII веку.

Мне никогда не забыть, как колотилось сердце охотника при встрече с очередной находкой, не забыть запах медной и серебряной патины. Но однажды, в середине 1990-х, все кончилось. В квартиру забрались воры, коллекция была украдена. Я какое-то время погоревал, но заново начинать собирать иконки и кресты не стал. Спонтанно я следовал чувству, которое задолго до этого инцидента сформулировал меценат и коллекционер Александр Бахрушин:

…раз человек собирает что-либо, влагает в свое собрание душу свою, то сохрани бог, если все это погибнет от огня, – никакие деньги, полученные от страховки, не пополнят того, что занимало сердце человека, – не пополнит его осиротевшую душу, не воротит его собрания! И начни человек собирать те же книги, ту же бронзу, картины, монеты и т. д. – он того же не соберет, а будет у него собрание, пожалуй, со временем и не хуже первого, но первого, на котором он учился, на которое тратил лучшие годы своей жизни, с которым связано столько воспоминаний (потому что всякая книга и вещь имеет свою историю и, как бы ни велико было собрание, истинный любитель помнит, с удовольствием вспоминает обстоятельства покупки той или иной вещи и редкой книги), – того собрания уже не будет и никакими деньгами его не воротишь[165].

Тогда же, в 1990-х, я впервые оказался на российских и немецких блошиных рынках. О тех посещениях толкучек речь пойдет в свой черед. Потом я время от времени бывал на блошиных рынках в разных странах, но, насколько я помню, сильных эмоций эти встречи с развалами всякой всячины во мне не рождали. Прошло еще полтора десятилетия, прежде чем мы оказались на зарубежных толкучках вместе с Наташей. Вот тогда и обнаружилось, что мы стремительно превращаемся в «блошиных фанатов». Но об этом тоже чуть позже.

* * *

Итак, мы не коллекционеры. Мы, по классификации страстного писателя-деревенщика и не менее ангажированного коллекционера Владимира Солоухина, «безыдейные собиратели», приобретающие не тематически, а все, что приглянется. К такого рода собирателям писатель относился сдержанно: «Конечно, собирать все – тоже своего рода идея, тем более если собирать все, что касается старины. Но все-таки идеи в строгом смысле слова я здесь не вижу»[166]. А зря: за бессистемными на первый взгляд приобретениями на блошином рынке кроется, пожалуй, одно из самых завораживающих его свойств – непредсказуемость находки. Именно это превращает его в настоящий остров сокровищ, а его посетителей – в истинных искателей приключений. Этос «безыдейного собирателя» уверенно защищает писательница Бинни Киршенбаум: «Я ничего не ищу и рассчитываю на неожиданность. Именно этот элемент – „никогда не знаешь, что найдешь“ – является для меня самым большим приключением блошиного рынка»[167]. Мы безоговорочно разделяем это мнение.

Конечно, любовь к блошиному рынку, наряду с охотничьим азартом и счастьем неожиданной или долгожданной находки, имеет оборотную сторону. Можно из обладателя «сокровищ» превратиться в их раба. Страсть к толкучке может стать зависимостью и обернуться проблемами. Себастьян Мюнц в книге советов коллекционерам предусматривает и этот, проблемный аспект увлечения:

Многие собиратели с утра пораньше шмыгают как погоняемые по блошиному рынку. С материальной точки зрения некоторых из них можно, наверное, назвать довольно богатыми, но может ли считать себя действительно счастливым обладатель 20 000 моделей автомобилей? Или 40 000 книг, 130 000 грампластинок, 12 000 чугунных утюгов?

В зависимости от объекта страсти собирательский раж может влететь в копеечку. Тот, кто увлекается антиквариатом или раритетами, может получить вдобавок к недостатку места в жилье ощутимую финансовую проблему. ‹…› Пока оно держится в рамках, против собирательства нечего возразить. Но нужно ясно видеть границу, перейдя которую становишься рабом собственных сокровищ. Заметь: обладание может быть в тягость[168].

Конечно, от этой зависимости есть противоядия. Их приводят многие практические пособия для продавцов и покупателей на блошиных рынках. Главное средство против захламления жилья и банкротства – крепкое материальное благополучие.

Как-то на одном из больших антикварных рынков я невольно стал свидетелем диалога между покупателем и продавцом. Покупатель, пожилой импозантный швейцарец, рассказывал, что он начинал с бессистемных приобретений. Его супруга, видя, что купленные крупногабаритные предметы стремительно заполняют жилую площадь, взмолилась, чтобы муж перешел на профильное коллекционирование мелких предметов. Тот прислушался к совету жены и, путешествуя по всему миру и прибегая к услугам агентов-посредников, за 20 лет собрал уникальную коллекцию старинных карманных часов из 8 тысяч экземпляров – в среднем по экземпляру в день! В какую сумму влетело это хобби – судить не берусь, но коллекционера оно явно не разорило.

В нашем распоряжении такого «лекарства» против безудержного собирательства по понятным причинам не оказалось. Но этой коварной страстью мы все же вовремя овладели. Иначе мы не смогли бы дистанцироваться от феномена и, сидя за письменным столом, писать о нем.

Первая композиция: часики с подчасником

Несколько лет назад мне посчастливилось провести позднюю осень в Париже. На шесть недель я стал гостем Дома наук о человеке. Две из них – точно посередине – со мной провела Наташа. А ровно посередине ее пребывания нас пригласили в Рим итальянский историк Мария Ферретти и французский русист, социолог и историк Алексей Берелович. Оба – авторитетные знатоки русской и советской истории и культуры, замечательные люди и в скором будущем – надежные друзья. Они давно хотели познакомиться, и вот такая возможность представилась. В Риме я оказался впервые, а Наташа до этой поездки не бывала ни там, ни в Париже.

Надо ли говорить, что встреча с такими городами – сильнейшее потрясение? Столицы Франции и Италии – целые вселенные. До посещения этих жемчужин европейской цивилизации их существование представляется чистой абстракцией, сколько о них ни читай, сколько ни вглядывайся в изображения Колизея или Эйфелевой башни, сколько ни листай каталогов о собраниях Лувра или Ватикана. А после возвращения из Парижа или Рима – как, впрочем, и из Мюнхена или Базеля, эти города опять становятся фантомами: из российских «декораций» представить себе их существование так же затруднительно, как невозможно поверить в реальность Перми или Челябинска, сидя в парижском кафе