Мечты серой мыши - Анна Михалева

Илья выглянул из соседней комнаты и осторожно осведомился:

— Ты это зачем сейчас сказала?

Я открыла чемодан:

— Сама не знаю. Мне кажется, что информация, скрытая в моем подсознании, несет угрозу. Хочешь назвать это предчувствием — твоя воля. Не знаю, что мне надеть?

— Удивительно! — ухмыльнулся он. — В такой момент думать о шмотках может только женщина.

— Когда это я уверяла тебя, что я — мужчина?

— Знаешь… — он приблизился ко мне на манер крадущегося барса, — на часах только восемь. Ждать встречи в ресторане целых два часа — это просто неприлично.

— Да? — я вздрогнула, когда его пальцы коснулись моей шеи.

— Точно тебе говорю. Предлагаю перенести ожидание в наш номер.

Я хотела было ответить ему что-нибудь в духе Элмора Леонарда, но его поцелуй окончательно лишил меня возможности не только говорить, но и думать.

* * *

Господин Коксель — тот самый сумасбродный владелец обувной фирмы, который пригласил меня в Италию, — оказался вполне под стать своим дурацким идеям. Другими словами, когда он приблизился к нашему столику в ресторане, первое, что я подумала: «Какой странный тип!» И это еще до того, как он представился Мигелем Марией Кокселем. Единственное, что его сближало с Италией, — было второе имя — Мария, и уж от какого из предков он получил в довесок эту Марию, я так и не поняла.

Выглядел он как истинный мексиканец — маленький, черненький, пучеглазый, с кривыми ногами, словно он все детство ездил на осле. А кроме того, скажите, каким образом итальянцу, как две капли воды похожему на мексиканца, досталась истинно еврейская фамилия? Глядя на него, невольно утвердишься в истине — как тесен мир! А одет господин Коксель был почти как сицилийский мафиози — в черную тройку и белую рубашку. Единственное, что отличало его от представителя мафии, так это галстук и головной убор. Я думаю, любой сицилийский мафиози скорее согласился бы отрезать себе язык, чем напялить ярко-синий галстук на шею и такого же цвета бейсболку на голову.

Появился Мигель Мария стремительно, буквально налетел на нас с Ильей и затараторил о том, как он рад всех нас тут видеть (особенно если учесть, что все, кроме меня, притащились за свой счет). Еще он тут же выразил уверенность, что наше завтрашнее посещение его фабрик и главного офиса окажет положительное воздействие на меня и на всех моих спутников. Я, улыбаясь, кивала ему, от души радуясь, что он еще не познакомился с моей мамой и теткой, которые — слава тебе, господи! — сегодня осели в Римини, и если я помолюсь еще немного, то проследуют мимо Болоньи под бдительным надзором гида Виктора.

Что же касается следователя Свиридова, то, как оказалось, господин Коксель зашел к нему в номер за час до своего появления в ресторане. Поначалу он страшно переполошился, узрев вместо ожидаемой девушки, с которой уже полгода вел переписку, невысокого полноватого господина, с трудом выражающегося по-английски. (Итальянского Свиридов вообще не знал.) Вот так они и познакомились. Теперь Николай Павлович плелся за ним медленно и печально, словно репетировал участие в похоронной процессии.

Учитывая, что мне Мигель Коксель вместе со своими башмаками высокого качества и модного дизайна был до лампочки еще в Москве, надо ли говорить, что сейчас он и его производство меня еще меньше интересовали. Особенно после того, что произошло у нас с Ильей и воспоминания о чем бросали меня то в холод, то в жар. Перед глазами у меня плавали радужные круги, на губах застыла идиотская самодовольная улыбка, а единственное, что я могла отчетливо осознавать, — это то, что белые простыни на нашей кровати пахли лавандой.

Следователь Свиридов опасливо покосился на меня, но присел на краешек соседнего стула. Илья из нас из всех оказался самым вменяемым. Он быстро завязал непринужденный диалог с Кокселем, выявив прекрасное знание итальянского, в чем я его уже подозревала. Ну да и черт с ним, с его итальянским! Мало ли что еще умеет такой парень. Знали бы вы, как он целуется! В общем, до того, как подали горячее, мы с Николаем Павловичем имели возможность передохнуть, поручив нашего радушного хозяина заботам моего кавалера.

— Вы понимаете, что сильно рискуете, сбегая от меня? — обиженным тоном прошептал мне следователь. — Я должен вас оберегать. Но это невыполнимая миссия при вашем столь легкомысленном к ней отношении.

— Да полноте, Николай Павлович, — утешила его я. — Я и не думала сбегать от вас. Просто обстоятельства были таковы, что… в общем, в аэропорту я встретила свою маму и тетю.

— Да?! — его брови взметнулись вверх, как две испуганные чайки.

— Именно. Представляете наш теперешний ужин, если бы я вовремя не сбежала?

— С трудом.

— А я представляю, к сожалению. Поверьте мне на слово, господин Коксель уже давно бы поседел. Да и все мы тоже.

— И все-таки, Амалия, дорогая, — он положил свою ладонь на мою, — не стоит так стремительно покидать меня. Ради всего святого, помните, я тут для вашей безопасности. Молодой человек Илья — это замечательная партия. Но он не телохранитель.

Он всего лишь хороший парень. Не подвергайте его и себя ненужной опасности.

— Думаете, все так серьезно? — мне стало холодно, и я залпом осушила стакан вина.

— Уверен, — следователи могут быть безжалостными. — Меня вели от Римини до самого отеля. И заметьте, делали это настоящие профессионалы. Три машины меняли друг друга. Я с такими делами мало-мальски знаком, а потому все-таки их вычислил.

— Может ли быть, что и за нами следили? — не понимаю, почему в ресторанах вино подают в бокалах. Мне требовалось сейчас не меньше бутылки.

— Я думаю, что да. Просто вы их не заметили.

— Ну и как же быть?

— Не знаю… Может быть, нам держаться вместе? Во всяком случае, пока мы не поймем, к чему все это ведет.

— Да бросьте. — Я сделала над собой усилие и отмахнулась. — Что может случиться с нами в закрытом номере? Мы никого туда не впустим до утра.

— Амалия, я не навязывался бы к вам в соседи, не будь я так взволнован.

— И все-таки я думаю, что подобные меры — это уж чересчур. — Я представила себе ухмылочку Ильи, когда он узнает, что следующую ночь мы проведем в компании «моего коллеги по работе».

— Как знаете…

На секунду мне стало жаль Николая Павловича. Господи боже! Столько лет проработать на Петровке и не научиться скрывать своих чувств. Вот как теперь — пожал плечами, напустил на себя равнодушный вид, но ведь, к гадалке не ходи, расстроился, словно корову в покер проиграл. Сгорбился весь, губу нижнюю выпятил. Мне даже захотелось погладить его по лысеющей голове, но я вовремя сдержалась, поскольку сообразила, что сердечность моя некоторыми присутствующими за столом будет воспринята, прямо скажем, неадекватно. Илья и так уже косится на меня. И ноздри начал раздувать. Ну его к лешему, следователя этого. Пусть дуется себе на здоровье.