Мост через бездну. Мистики и гуманисты - Паола Волкова

Как ни странно, художника, который больше бы резонировал в нас, чем Босх, назвать очень трудно. В чем он в нас резонирует? Где этот резонатор, в чем дело? Когда вы смотрите на картину «Корабль дураков», то вы можете ее рассказать. Последовательно рассказать. Вот какая-то субстанция, которую мы называем водой. Вот корабль. Вот какие-то люди, которые плавают. А чем все эти люди заняты? Они заняты только тем, что они развлекаются. Они выпивают и развлекаются, друг друга цапают за всякие места. Опять такие незатейливые солдатские развлечения. Все добывают себе какую-то еду, особенно когда еда уже дарована и надо просто залезть на мачту. Босх как бы обсуждает тему вот этих массовых потребностей, низовых потребностей. Наших с вами грехов, говоря высоким языком. Но что интересно: когда вы смотрите на его картины, то замечаете, что они действительно написаны мастерски. И правильно писали его современники – он может написать одним ударом, «а-ля прима». Если бесконечно увеличить, то изумляешься. Думаешь – интересно, а кто это написал? В какие времена?

С таким размахом кисти действительно никто не писал. Так просто, даже холст просвечивает негрунтованный. А посмотрите, какие он пишет натюрморты! В том же самом «Корабле дураков»: эти красные ягоды, которые лежат на тарелочке, – как это красиво, сочно, как это здорово все написано. Но только подлинный смысл действительно от нас ускользает. Мы через эту простую фабулу можем связать происходящее. Мы понимаем смысл того, что он нам предлагает. И для этого великой премудрости не надо. Но мы очень хорошо понимаем, когда смотрим и «Корабль дураков», и другие его картины, что за этим первичным смыслом перед нами поднимаются другие смыслы. Иероним Босх выступает как рассказчик. У него всегда настолько мелкие фигурки, их так много, они в таких сложных драматургических переплетениях друг с другом, в таких фантастических, странных, необычных, что ты невольно вступаешь на путь рассказа самому себе. Он повествователь. Он рассказчик. Он описатель. Только история, которую он рассказывает нам и повествует до всяких мелочей, она при ближайшем рассмотрении не совсем такая, какую ты представляешь себе ее изначально.

Если бы он был тем наивным фольклористом или, так сказать, осудителем беспечных и похотливых нравов, этот художник давно был бы забыт. Но за всеми его картинами, текстами (потому что это картины-тексты, а эти деревянные манекены, одетые так или сяк, это как буквы в каком-то тексте) стоит великая художественная рукописная книга. Картины-книги. Картины-тексты. Он очень любит принятые в северной школе закрывающиеся триптихи или диптихи. Итальянцы любят фреску. Они любят станковизм, у них стены. А в северной готике стен нет, там живопись обретает несколько другую форму, форму миниатюр. И эти триптихи очень приняты в церквях. Собственно говоря, Босх пишет церковные вещи. И когда мы вступаем на этот путь, мы понимаем, что вот эти фигуры – буквы текста, что эти рассказы – это какие-то тексты, и что в этих текстах есть очень глубокий смысл. Этот смысл стоит за простой фольклорностью. Этот народ – не народ, а, скажем так, всечеловеки. Это не народ в смысле «жители Брабанта». Это всечеловеки, то, что свойственно всечеловекам – и до, и вовремя, и после. Что же это?

О Иерониме Босхе у нас есть очень интересные сведения. Мы знаем, что Иероним Босх был не просто человек, житель Брабанта. Он сам знал это и тогда, да и современники его тоже, наверное, это знали. Он, во-первых, принадлежал, и это сейчас абсолютно несомненно, к некоему духовному сообществу – Братству святого свободного Духа. Он похоронен в Церкви Святого Духа, эта церковь, видимо, принадлежала этому братству. Часто говорят, что он принадлежал к так называемым адамитам. Но, сопоставляя то, что известно о нем, и то, что известно об адамитах (которые были гуситами, таборитами, богомилами), приходишь к выводу, что это не совсем то же самое. Он принадлежал именно к этому братству Святого Духа. Мы не должны забывать о том, что творилось в духовной жизни того времени, какая она была сложная и какая она была кровавая. Это была эпоха начала протестантизма, лютеранства, время Мартина Лютера. Это была эпоха усиления католичества, католической реакции. Огромное количество интеллигенции или великих художников, великих мастеров, были и не с теми и не с другими, а совершенно изолированы. Иероним Босх родился в 1450 году, а умер в 1516. Так кому он был прямым современником? Дюреру, Микеланджело, Леонардо… даже Боттичелли, потому что Боттичелли умер в 1510 году. Босх умер в 1516, а Рафаэль в 1520. Эти люди жили одновременно. У них были одни и те же заботы. Перед ними стояли одни и те же проблемы духовного выбора, они просто шли разными путями. Они выбирали разное. Но они никогда не были только художниками.

Художники эпохи Возрождения никогда не были только художниками. Они были философами, они были заряжены главными и основными проблемами времени. Вот Босх называет свою картину – «Корабль дураков». Он сам придумал такое название – «Корабль дураков»? Между прочим, в терминологии того времени кораблем называется церковь, храм, базилика, католическая церковь. В языке профессиональном, богословском, она – корабль. Потому что ею управляет в юдоли скорби и царстве зла тот, за кем мы должны идти. То есть мы – верующие на этом корабле. Но еще точнее, кораблем называется одна из частей церковного интерьера, храмового интерьера, где сидят молящиеся. Перекладина католического креста называется трансепт, или средняя часть, над которой возводится шпиль или купол. Финальная часть называется алтарем. Алтарь – огороженное место, где почиет дух святой. А вот трансепт – это очень важное место. Трансепт – это ничейная территория, место, где мы встречаемся с трансцедентальным духом, место мистического соединения человека с Богом. То место, где мы сидим, называется корабль. В стихах слово «корабль» тоже имеет определенный смысл. У Есенина – «когда вообще тот трюм был русским кабаком». И у Лермонтова корабль, и у Пушкина корабль, и Сталина мы называли – «кормчий наш и рулевой», подменив бога его именем. Это сквозная аллегория, метафора в общемировом культурном пространстве. Но в те времена, в середине XV века, корабль символизировал место сакральное, священное, которое должно направляться богом. И даже не богом, а творцом, создавшим мир.

Вот где смысл «Корабля дураков» – корабль-то стоит! Все, никуда корабль больше не движется. История остановилась. Корабль стоит, он пророс. И посмотрите, кто на корабле: монашки, монахини, миряне – все в куче. Они и не слушают этого голоса. В юдоли скорби и царстве зла им заботы мало. Они люди – человеки. Они гуляют и поют. Им и горя мало, и они не знают, что корабль остановился. Они дураки. А почему они дураки? Они дураки по одной только причине – они и хитрые, они и деловые. Посмотрите на картину: они перестали слышать что-то еще, им интересно только прожигание жизни. Им интересен только самый низовой уровень. Вспомним о Дюрере, о том, что он изображает все уровни познания. А это не есть уровень познания, тут вообще никакого уровня нет. Дюрер в своей «Меланхолии» даже не учитывает этот уровень. А этот уровень, между прочим, является тем уровнем, который исследует Босх. «Тот трюм был русским кабаком», он в трюм спускается. Не в ад, а в трюм… впрочем, может быть, и в ад. Есенин говорит: «Тот трюм был – русским кабаком. И я склонился над стаканом, чтоб, не страдая ни о ком, себя сгубить в угаре пьяном», – это отчаяние, путь в никуда. Сам ли Босх создал эту концепцию? Или за ним что-то стоит?