Железный канцлер Древнего Египта - Вера Крыжановская-Рочестер

Аменсет вдруг смолк, глаза потухли, он зашатался и упал бы, если бы великий гадатель храма с другим жрецом не поддержали его и не положили осторожно на землю. Таа и Камес с ужасом бросились к вытянувшемуся телу прорицателя.

– Аменсет, уважаемый служитель Пта, вернулся к Озирису! Бог, говоривший через него, навсегда закрыл уста, освященные им, – сказал торжественно Верховный жрец. – Какое еще нужно нам доказательство в правдивости слышанного?

Верховный гадатель объявил, что и его собственные наблюдения вполне сходятся со словами покойного и подтверждают их. Из чувства глубокого уважения к усопшему Таа приказал почтить Аменсета царскими похоронами; затем он сговорился с Верховным жрецом о созыве тайного совета, на котором надо было хорошенько обсудить оставленный покойным документ, содержавший не только рассказ о последних событиях, но также полный драгоценных подробностей отчет о состоянии умов, о расположении войск и укреплениях, только что возведенных гиксами и сделавших Мемфис неприступным.

При входе во дворец Таа был встречен прелестным мальчиком лет двенадцати; он вырвался от старавшегося удержать его наставника-писца и бросился навстречу отцу и Таа.

– Амес! – воскликнул царь и, взяв ребенка на свои сильные руки, прижал к своей груди; затем, обернувшись к следовавшим за ним начальникам и советникам, он указал на мальчика и с гордостью сказал: – Видите, верные слуги мои, ребенка, избранного богами, как сказал наш покойный прорицатель. Ему предназначено обессмертить свое имя и славу отцов своих; на голове его заблестит со временем двойная корона земли Кеми, после того как он прогонит проклятых чужеземцев, попирающих священную землю.

Как один человек, упали на колени эти верные испытанные слуги. Подняв руки к небу, они восторженно вскричали:

– Слава, сила и благоденствие Таа – победоноснейшему, Камесу, – его славному наследнику, и Амесу, – будущему фараону Верхнего и Нижнего Египта!

На тайном совете, несколько дней спустя, было решено немедленно заняться приготовлениями к войне за освобождение, а именно: приступить к постройке многочисленной флотилии, которая облегчила бы перевозку войск и осаду Авариса, грозной морской крепости гиксов, защищенной с суши широкими каналами; кроме того, решили, что храмы должны сделать также известный запас хлеба на время голода, чтобы таким образом воспрепятствовать Иосэфу в закупке излишка урожайных лет. Безусловная вера в предсказание Аменсета поддерживала и наполняла сердца египтян надеждой и рвением.

* * *

В то время как в Фивах приготовлялись к решительной борьбе с ненавистными угнетателями, «проклятыми», «прокаженными», «демонами», – как презрительно величала их народная ненависть, а Таа с союзниками мечтал уже об их изгнании, Иосэф все больше и больше укреплялся в своем положении, совсем забрав в руки слабого Апопи. Энергичные меры Адона, тишина и полнейшая покорность, сменившие наглую дерзость последних лет, пришлись по душе болезненному фараону, для которого постоянные возмущения и вечная тревога были сущим ядом. Зато и осыпал же он милостями Иосэфа; его забавляло теперь, что все те дерзкие головы, осмеливавшиеся восставать против него, – законного потомка царей, в течение 500 лет правивших Египтом, – должны были ныне склониться к ногам человека темного происхождения, возвышенного по его прихоти.

Милость царя возбуждала в Иосэфе чувство гордого самодовольства и делала его все смелее и деспотичнее. Он испросил у Апопи разрешение иметь отряд телохранителей, в состав которого, равно как и в свою свиту, набрал молодых людей из знатнейших семей Египта, что было издевательством в глазах несчастных офицеров, вынужденных, скрепя сердце, сопровождать носилки Адона или дежурить в его приемной; протестовать же открыто – значило рисковать головой. Впрочем, довольно было и таких, которые не мучили себя сомнением, какова была рука, раздававшая милости и почести, а пресмыкались перед властью и льстили Иосэфу до полного забвения всякого человеческого достоинства. Пиры шли за пирами, то у Адона, то среди аристократии Мемфиса; некоторые из них Апопи даже почтил своим присутствием, открыто выражая свое удовольствие по поводу того радушия, с каким Адон был принят его верноподданными. Бесчисленные дары и щедро назначенное ему содержание поощряли роскошь и царское великолепие, которыми окружил себя Иосэф, никогда не забывавший, что после фараона он – первый в Египте.

Единственным из всех сановников Мемфиса, который совершенно скрылся с горизонта и чей некогда гостеприимный дом был наглухо заколочен, – был Потифар. Под предлогом расстроенного здоровья он поселился в своем имении близь Таниса и жил там в полном уединении, издали наблюдая, с душевным прискорбием и презрением, за добровольным унижением своих соотечественников; тем не менее вид его опустевшего и замолкнувшего дома разжигал ненависть Иосэфа, сторожившего только момент, когда бы он, наконец, мог отомстить человеку, осмелившемуся открыто выразить ему свое презрение.

Но ни развлечения, ни тайная злоба не мешали, однако, Адону деятельно заниматься делами правления, и его выдающиеся административные способности признавались даже его врагами.

Прошло более двух лет со времени возвышения Иосэфа, когда он надумал совершить обзор областей и административных центров, дабы лично убедиться, ввиду действительно небывалого урожая, что его предначертания исполнены в точности и поступление зерна в общественные житницы идет правильно. Апопи, который давно убедился в верности взгляда и в усердии своего фаворита, одобрил его план, предписав указом всем городским властям, в том числе и жрецам – оказывать Адону почести, подобающие принцу его дома, и смотреть на Иосэфа как на своего непосредственного представителя.

IX

Изящный, окруженный садом, дворец Верховного жреца Гелиополя помещался в пределах огромных стен, ограждавших храм Солнца и бесчисленные принадлежащие к нему постройки. Однажды под вечер на плоской крыше дома вся семья Потифэры наслаждалась вечерней прохладой. Хозяин дома, опершись на перила, разговаривал со своим сыном Армаисом, красивым юношей, походившим на отца и ростом и чертами лица; большие темно-голубые глаза его напоминали сестру Аснат, – теперь уже очаровательную девушку лет четырнадцати-пятнадцати, тонкую и стройную, как газель.

Сидя у стола со сладостями, Аснат играла с маленькой черной собачкой, которую угощала медовыми пирожками, разговаривая в то же время то с матерью, заметно пополневшей и постаревшей, то с не сводившим с нее глаз и очевидно влюбленным в нее офицером. Последний был наш старый знакомый Гор, бывший соперник Потифара. После свадьбы Ранофрит он перевелся в Гелиополь и стал другом и постоянным гостем в доме Верховного жреца, радушно принимавшего его и, очевидно, благосклонно смотревшего на чувства, которые тот питал к его дочери.

По службе Гор шел отлично, командовал теперь уже отрядом полицейской стражи, и Армаис начинал свою служебную карьеру под его начальством. Потифэра хотел было, чтобы сын пошел по ученой дороге, дабы со временем занять место Верховного жреца; но юноша не питал расположения к науке и строгой жизни духовенства. Неустанная работа, требуемая высшим посвящениям в таинства, была не по нем, и Потифэра, скрепя сердце, должен был удовольствоваться тем, что посвятил сына в малые таинства и воспитал в нем искусного писца. Чтобы наследственный сан не вышел, однако, из его семьи, Верховный жрец готовил к нему своего младшего брата, Рамери, занимавшего должность третьего прорицателя храма и слывшего искусным зодчим.