Прощание с телом - Сергей Коровин

Я все-таки никак не мог врубиться по-настоящему: зачем все так неправильно? Первое, что мне показалось невозможным, это не то, что меня убьют, а разговор с Анной — она будет орать и психовать, и наговорит моей птичке разных гадостей. Опять же панику разведет, и все прахом, а я уже думал о том, в какой комнате мы будем жить у нас в доме — скорее всего, в Папашиной, — будем работать целами днями по своим углам, а вечерами все вместе сидеть на море: мы, Колька, Анька. Вот жара кончится, и я буду приносить им лещей. Анька же не дура, они подружатся с моей птичкой. И я совершенно искренне высказал свое недоумение:

— Слушай, моя хорошая, а мы не можем как-нибудь сделать так, чтобы всего этого не было, чтобы этот кошмар раз — и кончился? Неужели нет никаких мер противодействия?

Моя птичка помедлила секунду и сказала:

— Есть. Все кончится, если убийцу поймают в момент покушения. Тут так устроено, что фирме-то наплевать на результат, — они получили аванс, и их не интересует — убьет там кого-нибудь киллер, или его убьют, это его дело. Расчет с исполнителем — дело заказчика. Вот если заказчик окажется неудовлетворенным и предъявит претензии, они тогда пошлют другого, третьего. Уловил? А кто в нашем случае предъявит? Веня-то у нас где?

— Слушай, — спросил я. — А почему ты сегодня полезла туда? Наверно, что-то случилось?

— Нет, нет, — сказала она. — Не волнуйся. Ничего не случилось. Просто, знаешь, какие-то мелкие совпадения совершенно разных деталей — то тут, то там. Вообще, если честно, то я задумалась вот о чем: не может быть, чтобы у меня все было хорошо. Я всю жизнь считала себя гадкой пиявкой, ну и вела себя соответственно, и уж, конечно, хотя бы по этой причине ничего человеческого не заслуживающей, и вдруг — ты. А мне мама еще очень давно рассказывала про какую-то свою знакомую, которая всю жизнь была так себе, и вдруг у нее появился совершенно сказочный мужик и стал буквально носить ее на руках. Носил, носил, и вдруг у нее — раз! — и разрыв сердца. Мама говорила — от счастья, и она умерла. Не знаю, может быть, день такой сегодня — уха твоя меня совершенно доконала, а ты еще вдруг сказал, что тебе не нужно ничего отдельного, ну и потом… понятно? Вот я и подумала, что на этом фоне нас сейчас обязательно чем-нибудь ёбнет. Я стала искать, откуда будет подляна, и почему-то вспомнила, как мы с тобой с балкона смотрели через дорогу, что-то мне страшно не понравилось в этой картине — не знаю что. Вспомнила еще, что Сильва сказала про твоего Борю, причем вчера я на это никак не обратила внимания, подумаешь! А пришла с моря — и там этот постер в холле, который я уже видела две недели каждый день…

— Тебе не понравилось название: «Лесбийский материализм»?

— Мне не понравилось название фирмы-спонсора — что-то подозрительно оно напоминает ту контору, с кем мы заключали договор на ликвидацию. И я вдруг, ей-богу, ощутила, что тот ублюдок, который прирезал Веньку, теперь приехал сюда и ждет удобного случая, — не знаю каким местом, но почуяла, наверно, из-за тебя — то есть он принял заказы уже здесь, видишь, вчера кто-то заходил на страницу Николая Васильевича, видишь? И на твою — тоже. Понимаешь, они тут всех разом накрыли.

— И тебя, ангел мой? — дрогнувшим голосом спросил я. — Давай всё посмотрим.

Моя птичка быстренько вышла из этого сайта.

— Ну, про меня еще рано думать, — сказала она. — Веня же обещал, что я у него буду в ногах валяться, когда укокошат всех вас, не раньше, а вы пока живы.

— Ну, тогда пошли обедать, — сказал я. — А потом к Аньке. Посмотрим, не подкрадывается ли к ее ненаглядному мыслителю какой-нибудь испанец с ледорубом.

— С ножом, — поправила меня моя птичка. — Если это тот, то с ножом. Знаешь, — сказала она, — мне не нужно показываться Аньке. Иди один, а я попробую что-нибудь сделать с этим, — она кивнула на монитор, — попробую поставить Веню на место. С призраками можно успешно воевать в виртуальном пространстве, они же нематериальны. А ты — старый рыбак, ты хитер, ты поймаешь этого ублюдка, извини, но не мне давать тебе советы, где и как. Словом, иди, сделай так, чтобы мы к этой теме больше не возвращались, и помни: ты мне обещал машину с сушкой, я с тебя не слезу, пока мы ее не подключим. — Она обняла меня, поцеловала, прижалась вся маленьким сладким телом и даже потерлась лобочком о мою ногу. — Давай, двигай, а я тебя буду ждать.

И я пошел, но не как люди, через дверь, а выскочил через окно, чтобы меня не видели в холле, чтобы все думали, что мы по-прежнему вместе, что мы занимаемся любовью, а потому и кричать нам, и стучать — совершенно бесполезно, мы не откроем, мы теперь будем вечно заняты, потому что у нас теперь есть одна главная работа — мы хотим выковать Геркулеса.

Куст шиповника встретил меня неласково, тем более что я был в одних шортах. На стоянке никого не было, на дюне тоже. Я прошмыгнул до живой изгороди и выглянул из-за угла. Наверно, со стороны мои действия выглядели несколько необычно, но я надеялся, что меня никто не увидит. Улица была совершенно пустынной, и немудрено: жуткое жаркое солнце показывало около шести, камни пышели жаром, плавящийся асфальт издавал гудроновое зловоние, горячие сосны сочились раскаленной смолой, как растопленным салом. В их тени было душно, как в кочегарке. Пригнувшись за изгородью, я пробежал по улице до перекрестка. Напротив был жилой корпус санатория, но не думаю, что кому-нибудь из отдыхающих пришло в голову выглядывать в окна на солнечной стороне. Мысленно я уже проложил маршрут, то есть бежать нужно было по тем местам, где водятся только местные и дачники, куда никому из заезжих приезжих и в голову не придет зайти — им там просто нечего делать, там нет ни баров, ни магазинов, ни достопримечательностей, кроме какой-нибудь престарелой певички или артистки, плавящихся на своих дачах, но кому они могут понадобиться в такую жару. Короче, обогнул курзал с той стороны. В лесу я срезал пучок папоротника и, связав стебли, нахлобучил себе на голову шляпу Робинзона, чтобы хоть как-то закрыться от солнца. Меня почему-то больше всего пугали машины: я был твердо уверен, что киллеры не ходят пешком, — ей-богу, смешно даже думать об убийце, который таскается с огромным ножом по жаре на своих двоих.

А почему обязательно нож? — подумал я. Черт побери, ведь гораздо проще взять какое-нибудь бесшумное ружье и перещелкать всю компанию с того же балкона, когда мы вынесем самовар в беседку. Не знаю, может, поэтому я не шмыгнул через дырку на нашу лужайку, а заскочил к Сильве в огород. Нет, к ней мне идти не хотелось: что я могу ей объяснить про спонсоров семинара «Лесбийский материализм»? Как? Показывать сайты, рассказывать ей всю историю от Адама, до сегодняшнего обеда? И про мою птичку — тоже? Обойдется! Я, честное слово, еще даже не догадывался, что мне делать, но все-таки выставил доску в ветхой ограде и шагнул через канаву на наш участок в самом дальнем углу сада, а потом поставил ее на место.

Высокие, по пояс, сорняки стояли нетронутыми и сильно пахли пряной зеленой массой — тут очень давно не ступала нога человека. Сныть, чертополох и крапива предательски зашуршали, на меня тут же накинулись какие-то жалящие твари, но я все-таки добрался на четвереньках до колодца и обнаружил, что в ванне нет воды. Моя панама теперь не висела, а мокрая лежала на дне, а синее полотенце тоже валялось, как половая тряпка. Я прислушался: на веранде кто-то негромко переговаривался, в кухне никто не брякал посудой. В беседке, по всей видимости, тоже никого не было, я выждал минуты две — за это время, если бы там кто-то и был, он наверняка бы перевернул страницу, или вздохнул, или почесался. Впрочем, никого и не может быть, сейчас самое прохладное место — это дом.