Кое-что ещё - Дайан Китон

Уоррен принялся обсуждать условия съемок с Чарли Бладорном, главой “Парамаунт Пикчерз”. Запах лекарств, доносившийся из бардачка, отвлек меня от того факта, что в будущем рядом с Уорреном я буду в основном ждать. Его было невозможно оторвать от телефона, вытащить из ресторана, клуба или со встречи. Джек Николсон решил эту проблему просто: если он хотел увидеться с Уорреном в два часа дня, назначал ему встречу на двенадцать. Я так делать не умела. Вместо этого я часами ждала его на террасе в “Беверли Уилшир” или в недостроенном доме, размышляя над судьбами архитекторов, чьи не понравившиеся Уоррену наброски и чертежи валялись по всему дому. Как меня вообще угораздило оказаться в доме Уоррена Битти? Может, он любил меня? А может, я была лишь одной из многих, кого он осветил своей любовью, только чтобы потом оставить в темноте?

Уоррен постоянно работал над тем или иным проектом, но ненавидел саму мысль о том, что ему нужно “идти на работу”. Он с ужасными мучениями доделывал “Небеса подождут”, фильм, который он поставил вместе с Баком Генри. Фильм взлетел на верхушки топ-парадов, фото Уоррена украсило обложку журнала Time, но его подход к работе не изменился. Он одновременно работал над сотнями проектов разной степени готовности – вместе с Баком или Роджером Тоуни, или Элейн Мэй. А еще ведь был тот сценарий Говарда Хьюза, римейк “Незабываемого романа” и еще фильм про парочку коммунистов. В общем, проблема Уоррена была в его непостоянстве. Как сказал однажды Дастин Хоффман: “Если бы Уоррен остался девственником, он стал бы лучшим режиссером на белом свете”.

Благодаря Уоррену я стала вхожа в дома таких людей, как Кэтрин Грэм, Джеки Кеннеди, Барри Диллер, Диана фон Фюрстенберг, Джек Николсон, Анжелика Хьюстон, Сью Менжерс, Диана Врилэнд, Гэй и Нэн Тализи. Я и после расставания с Уорреном какое-то время поддерживала все эти знакомства, но надолго меня не хватило – я всегда чувствовала себя недостаточно утонченной и умной для вращения в высшем свете. Оказавшись в окружении по-настоящему выдающихся людей, я мечтала перенестись домой к своим родным. Мне присущи некоторые здоровые инстинкты, но долго греться в лучах славы я не могу. Вместо того чтобы держаться за свое место под солнцем, я предпочитаю прятаться в теньке.

О своей номинации на “Оскар” я узнала во время фотосессии, которую проводил Ирвин Пенн для журнала Vogue. Я даже не знала, как мне на это реагировать. Мне почему-то казалось, что это должно было произойти не так. Я ждала чего-то в духе маминого выступления на конкурсе “Миссис Хайленд-парк”: открывается занавес, многотысячная публика аплодирует, на меня водружают корону, и я сияю улыбкой, глядя на новый шкаф, “кадиллак” и ключи от дома в Энчино. Вместо этого я сидела на фоне белого экрана и выслушивала стилиста, которая распространялась на тему моих узких плеч, непригодных для платьев без лямок и рукавов. Она вообще не стеснялась в выражениях. Гениальность самого мистера Пенна вкупе с его аристократичными манерами заставили меня порядком оробеть. Ну а когда гример сказала мне, что правая сторона лица у меня лучше левой, я тут же позабыла о том, что сбылись все мои детские мечты – что я кинозвезда, в которую влюблен Уоррен Битти.

Я не раз видела черно-белые фотографии Ирвина Пенна и знала, что обложка выйдет загляденье. Даже не помню, как мне удалось убедить боссов Vogue что черно-белая обложка – это хорошая идея. Кажется, я просто поставила ультиматум: сказала, что соглашусь только на черно-белый снимок. Они согласились. Не лишним будет добавить, что больше меня сниматься для обложки Vogue никогда не звали. Зато в 1980 году, перед премьерой “Красных”, я провернула такой же финт с Newsweek – попросила Ричарда Аведона сделать не только цветные, но и черно-белые снимки. Он был не против. Разумеется, когда пришли отпечатки, я убедилась, что на черно-белых фото вышла гораздо лучше. Я умоляла Newsweek поставить на обложку именно эти снимки, даже позвонила Аведону, пытаясь перетянуть его на свою сторону. Но они все равно выбрали цветные фотографии. И только тридцать лет спустя, в 2009 году, на обложке журнала More мне довелось снова увидеть свою черно-белую физиономию – на этот раз фотографом был Рувен Афанадор.

Когда я рассказала бабушке, что меня номинировали на “Оскар”, она покачала головой:

– Этот Вуди Аллен слишком странно выглядит, чтобы ему все сходило с рук. Но он же еврей, что уж с ним поделаешь, да? Как там у Дороти дела? Она что-то плохо в последнее время выглядит, да и папа твой весь уже поседел – так переживает за Рэнди. Я так и не понимаю, о чем он там пишет в своих стихах, в них вообще рифмы нет. А ты еще встречаешься с этим Битти? Я бы тоже на твоем месте выбрала мужчину с деньгами. Он еще и красавец – конечно, насквозь фальшивый и кобель наверняка тот еще, да?

У меня не было своего стилиста (я даже не знала, что это за профессия такая), так что наряд для “Оскара” решила придумать себе сама. Шляпу на церемонию мне надеть бы не позволили, поэтому я решила все свои силы бросить на создание многослойного, сложного образа. В магазине Ральфа Лорена я купила жилет и две длинные льняные юбки. У Армани выбрала модные слаксы, чтобы поддеть их вниз. Там же нашла льняной пиджак, белую рубашку, черный галстук-удавку и шарф – этакая вишенка на торте. В “Саксе” купила туфли на высоком каблуке, а у Робин позаимствовала пару ее носков. Образ получился вполне в духе “Энни Холл”.

Ночью мне приснилось, будто коронки у меня на зубах вдруг стали прозрачными, и сквозь дырки полились потоки воды. Чтобы не попасть впросак на “Оскаре”, мне пришлось двадцать четыре часа стоять на голове – сливать лишнюю жидкость. В итоге я так долго этим занималась, что пропустила всю церемонию.

Мы с Дорри выбрались из лимузина и вышли к орущей толпе. Кирк Дуглас говорил что-то в микрофон Арми Арчерда и махал рукой – но куча ошалевших кинофанатов не обращали на него никакого внимания. Их интересовал молодой красавец Джон Траволта, в первый раз идущий по красной ковровой дорожке. Вот так-то – ничто не вечно под луной.