Один талант - Елена Стяжкина
Шрифт:
Интервал:
В первый вечер после отъезда Лёхи хозяйка готовит ужин и приглашает меня к столу. Я ни в каком месте не голоден. Молчу. Слушаю, как тикают большие настенные часы. Когда-то они были с боем. Теперь – с попыткой, похожей на кашель. Каждые тридцать минут.
Пауза. Хозяйка держит ее легко. Тренирована уроками в школе. Я представляю себе, как она стоит у доски и ждет, чтобы все расселись, замолчали и превратились во внимание или лес рук. Мне ее не перемолчать. Спрашиваю:
– Можно выйти?
Она улыбается и выдает:
– Рано или поздно несбывшееся зовет нас.
Грина, кажется, не проходят в школе. Это означает, что я в надежных руках настоящей районной интеллигенции. У нее хорошая грудь, подгоревшая картошка и жестковатая курица.
Спать с ней на диване еще неудобнее, чем с Лёхой. Я ухожу на кухню и, пользуясь своим новым положением, нахально курю в форточку.
Желтый мячик бьется о диафрагму. Ни стыда у него, ни совести.
15
Со стройки украли кирпичи. Спрятали или продали. По деревне пока не видно. Море у Лёхи теплое. Персиков – перебор. Гниют в садах. Можно сделать бизнес. Продать персики я могу только китайцам. Чисто теоретически они могут купить весь урожай.
Приглашаю их на переговоры. Приходят с водкой. Хозяйка зовет подружек – учительницу физкультуры и биологиню. Они затеваются с пиццей. Чужому – чужое.
Китайца, который донес Лёху до номера, зовут Вэй. Он предлагает называть его Ваней. Имя второго – Гуй. И мы с девчонками сами знаем, как его называть.
После третьей мы ищем имя-заменитель мне. На «а» у них ничего подходящего нет.
– Мы можем называть тебя Ю. «Ю» означает «друг», – говорит Вэй.
– Ю обязывает. Два «ю» – и ты уже советская кошка, – отвечаю я.
Хозяйка смеется. Ее подруги не дают дупль и смущаются. В умножении «ю» им слышится вариант постельного языка.
Я пишу Лёхе эсэмэску: «Сами жрите свои персики».
Хороший друг не поставит китайцев в ситуацию самовывоза. Я – китайский, но хороший.
Мою посуду. Выношу мусор. Сажусь на скамейку у подъезда. Достаточно пьян и не занят, чтобы разрешить себе думать.
В самозачете: я бухой счастливчик, в школе хозяйки нет историков, а без Лёхи тоскливо, как без спины. Надо как-то сказать ему про рубку. Про пальцы. Чтобы не маялся. Это только поверху расклад был дружеский. Пацанский. А в том месте, куда изредка добирается водка, нет. Потому что… ну как бы я смотрел Ей в глаза?..
Весь фокус в том, что я хочу смотреть ей в глаза. И тут никто ни при чем – ни Лёха, ни дворовые. Я просто купил себе право смотреть на нее когда захочу, сколько захочу и где захочу. Не считаю, что дорого.
Сижу и смотрю. Кайф… А она не ерошит мне волосы. С тех самых пор и не ерошит.
Потому что знает. И той частью, которой знает, она – моя.
16
Здесь дождь как снег – не идет, а выпадает. А как выпадет весь – лежит лужами. Резиновые сапоги – первая по необходимости вещь. Но жизненно важные разливы – перед гастрономом, возле турника, около ратуши, где мэр и райсовет, – снабжены дорожками. Бессапожные идут по ним гуськом. Я узнаю в дорожках свой кирпич. Не злюсь. Считаю, что он применен правильно.
Наша стройка хиреет. Зарастает травой. Деревни пропадают с лица земли естественно. Тонут себе в природе. Деревни – как мужики без определенного места жительства: до смерти еще исчезают в своих бородах. А городские спальники – латаные и шитые тетки. В какой-то момент они начинают выглядеть, как Джоселин Вильденштайн. Косметикой их уже не спасешь.
Обедаю у матери Отличницы. Она показывает мне ее фотографии, похвальные листы и вымпел «Победителю соцсоревнования». Вымпел – матери. В нем нет и не было пользы. Но мне почему-то приятно.
Она спрашивает:
– А потом что?
В вопросе грусть и подвох. Говорю:
– Уедем.
Она кивает. Уезд – обычное дело. Отец Отличницы тоже когда-то уехал. Ничего…
– Жалко вас. – Она качает головой. – Молодых всегда жалко. Еще есть чему болеть. Всякая малость – как ножом, как ножом…
Уезжаю с яблоками, виноградом, банкой сметаны и пятью «сегодняшними» яйцами. Моя квартирная хозяйка хмыкает и, кажется, ревнует.
Вечерами мы с ней гуляем по улицам. Местные елисейские поля не длинны и не широки. Триумфальной аркой здесь числится танк, а площадь согласия носит имя партизана Быкова.
Я никогда не был за границей. Ее и назначу целью жизни. Заграницу и ее фотографии.
Хозяйка постоянно норовит взять меня под руку. Это локтевой захват, а не объятие. Со стороны мы похожи на двух лилипутов, один из которых недавно начал лысеть, потому бреет не только щеки, но и голову. А хозяйке нравится. Потому что подручность – это уже намерение, а не просто так. Мы зачем-то обманываем автохтонное население. Потому что на первом ужине после отъезда Лёхи я сказал: «Не женимся. Детей не заводим».
Она согласилась. А теперь водит меня по городу как трофей.
Жду Лёху, жду, когда с деревьев спадут зелень и желтизна, жду снега и законной календарной грязи. Не хочу прорастать в сумку с картошкой и в телек по вечерам. А во что хочу?.. Универсальный ответ хэзэ не устраивает меня как носителя «х». Если полагаться на его знание, нет смысла дергаться. Ему везде хорошо.
17
Лёха возвращается с лицом кавказской национальности – не просто смуглым, а очень черным. Черным, белозубым и с бородой. Лёха выглядит как абрек Казбич. А ведет себя как Печорин. Отличница ему надоела. Она невпопад смеется и мимо Лёхи плачет. В ней всё теперь не так. Она неуклюжая, болтливая, под ней скрипит табуретка. Табуретка под всеми скрипит, но противность получается только у Отличницы. Ее нелепости видны, как прыщи на носу. Только они и видны. Хочется, чтобы она заткнулась. За нее то стыдно, то грустно. Она не знает, как ей выбраться теперь из Лёхиной нелюбви. Она не верит, что это происходит с ней. Что это вообще происходит. Чтобы ее не жалеть, я думаю о том парне, который вот-вот должен вернуться из армии. И понимаю, что парня никакого нет. Нет и не было. Зато есть Лёха. Только срок его вышел. Наша стройка сильно затянулась.
Почти каждый вечер мы играем в карты. Китайцы, мы с Лёхой, хозяйка с Отличницей. Чаще всего в дурака. Если Вэй приходит с биологиней, режемся пара на пару. На раздевание. Интерес к тому, что в биологине нового-голого, вялый. Но все-таки интерес. Еще мы всегда ждем Гуя. Потому что кого-то надо ждать и потому что он приходит с водкой, за которой всем лень идти. Дверь для Гуя всегда открыта.
Но взамен его на кухне появляется посторонний мужик. Хмурый и датый. Вместо «здрасьте» он говорит хозяйке:
– Радуешься, сука?
Наверное, муж. В чужих семейных разборках правильно встать и уйти. Но уже не очень ясно, где тут чужие и где свои.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!