Предрассветная лихорадка - Петер Гардош

В этот день Лили наконец-то решила попробовать взяться за Бебеля. Мой отец уже в котором письме словно бы между прочим напоминал ей, что книгу в мягкой обложке он послал ей два месяца назад. Она долго прятала ее, стараясь засунуть подальше от глаз. Уже обложкой своей она вызывала в ней недоверие: на читателя сурово смотрела женщина с гордо вскинутой головой, базедовы глаза ее были выпучены, зрачки расширены, на ветру развевались длинные волосы.

Минут десять Лили читала. В ней копилась злость. Наконец, дойдя только до четвертой страницы, она вне себя от ярости захлопнула книгу и швыр-нула ее в дальний угол столовой:

– Да его невозможно читать!

Шара вязала свитер из пряжи неопределенно-грязного цвета, которую им прислал отец.

– Кого невозможно?

– Ну Бебеля! Меня бесит уже само название! “Женщина и социализм”! Как можно придумать такое название? А внутри и того хуже!

Шара отложила вязанье, пошла за книгой и, подняв ее, отряхнула пыль.

Вернувшись к столу, она протянула ее Лили.

– Суховато написано, я согласна. Но если ты почитаешь дальше…

– Я не буду читать! Надоело! Уж лучше вообще ничего не читать! Тоска зеленая, как ты не понимаешь?!

– Между прочим, там есть чему поучиться. Например, ты могла бы по ней понять образ мыслей Миклоша.

Лили, как какую-то гадость, оттолкнула от себя книгу:

– Его образ мыслей я знаю. Но книгу читать не буду.

Шара вздохнула и снова взялась за вязание.

Дорогой Миклошка! Книгу Бебеля я скоро пошлю обратно. К сожалению, из‑за нервотрепки и здешних условий у меня не хватает терпения, чтобы ее читать.

Через большие пыльные окна столовой сеялся серый свет. Юдит Гольд заглянула в одно из них, чтобы проверить, там ли подруги, вместе ли Шара и Лили. Как же они близки друг другу, даже когда они ссорятся! Юдит Гольд часто чувствовала себя рядом с ними лишней, но еще никогда ей не было так тоскливо от собственного одиночества. Неужто теперь это навсегда? И у нее никого не будет? Ну ладно, с мужчинами не везет, с этим она смирилась. Но чтоб не было даже подруги, такой, чтобы навсегда, настоящей?! И ей вечно придется к кому-то подлаживаться? Выпрашивать ласку? Быть благодарной за доброе слово, за совет, за близость? Да кто такая эта Лили Райх?!

Она отошла от окна и поспешила к бараку. В спальне, где они жили, было двенадцать кроватей. У входа стояли металлические шкафы. Юдит вошла, открыла ключом один из шкафов и достала свой чемодан. Этот желтый, с медными пряжками чемодан, набитый рыбными консервами, ей прислал еще в августе двоюродный брат из Бостона, ее единственный уцелевший родственник. Шпроты, скумбрию и селедку они съели, раздали другим, а чемодан этот она иногда доставала, гладила его и представляла себе, как пройдет с ним по главной улице Дебрецена, где жила до войны. Но возможно, она не вернется в Дебрецен. Кто у нее там остался? Возможно, поселится в Швеции. Найдет работу, мужа и дом. Да, мужа! Как знать? Настойчивым иногда везет.

В бараке она была одна. Из внутреннего кармашка желтого чемодана она вынула кошелек. В нем она и хранила его. И теперь, вынув из кошелька, она сжала лоскут в кулаке. Она и сама не могла понять, зачем его спрятала. И вообще: зачем сохранила? Ведь его могли запросто обнаружить. Впрочем, этого она не боялась. Ну кому придет в голову рыться в ее чемодане? Если только… Если только два этих неприятных типа из Экшё не решат все же разгадать загадку! Кто их знает? Лучше избавиться от него.

Лоскут ткани так и жег ей ладонь. Ворсистая дорогая материя, которую однажды ночью, в Экшё, она с таким наслаждением кромсала ножницами на куски. У нее на это были причины. И никто не имеет права ее осуждать! Никто!

Юдит Гольд бросилась в туалет и закрылась там. На прощание она еще раз понюхала лоскуток. Потом бросила его в унитаз, вздохнула, потянула цепочку. И хлынувшая из бачка вода унесла его.

Линдхольм провел несколько бессонных ночей, прежде чем позвонить Лили. Своими сомнениями он поделился с Мартой. Маленькую медсестру тоже ошеломила прогулка отца по окрестным лесам. И она согласилась с мужем, что ситуация непростая и, может быть, объяснение с девушкой что-то прояснит. Линдхольм попросил ее быть беспристрастной свидетельницей разговора, и если он зайдет слишком далеко, то знаком одернуть его.

После обязательных вступительных слов он быстро перешел к делу:

– Побег Миклоша – это, с одной стороны, понятное проявление паники. А с другой…

В Берге, в помещении лагерной вахты, стояла Лили, на сей раз одна, и слушала, прижав к уху трубку. В надежде, что это звонит мой отец, она пробежала пол-лагеря, ее сердце бешено колотилось, и теперь, когда в трубке послышался голос Линдхольма, ей потребовалось время, чтобы успокоиться. Ей хотелось, чтобы главный врач поскорее раскрыл цель своего звонка.

– А с другой стороны?

– А с другой – это столкновение с правдой. Я лечу его уже пятый месяц, милая Лили. И за это время он ни разу, поймите, ни разу не взглянул в лицо правде. То есть своей болезни, если быть точным. Я собираюсь сказать вам жестокую вещь, дорогая Лили, вы готовы?

– Я ко всему готова. А может быть, ни к чему. Но все-таки говорите, доктор.

Линдхольм, сидя в своем удобном кресле, глубоко вздохнул:

– Миклош должен взглянуть в лицо смерти, если быть совсем точным. За то время, пока я лечу его, пришлось четырежды выкачивать жидкость из легких. Да, мы можем его лечить – но не можем вылечить. Он же, из ложного героизма, до сих пор отвергает диагноз. Это способ защиты, отказ от реальности. Вы меня слушаете, Лили?

– Я слушаю.

– И вот теперь, когда он намеренно заблудился в лесу, он впервые позволил реальности пробиться в ту башню слоновой кости, которую он для себя построил. А значит, мы подошли к поворотному пунк-ту, дорогая Лили. Вы меня слушаете?

– Я слушаю.

– Возможны травмирующие последствия. Непредсказуемые, дорогая Лили. Поэтому я хотел бы просить вас о помощи. Решение вовсе не в том, чтобы распалять в нем несбыточные желания. Вы меня слушаете, дорогая Лили?

– Я слушаю.

– Эта женитьба, которую вы задумали, не только абсурд и безумие, но теперь уже, в данный момент, вещь просто губительная! Миклош уже не способен отличать мир реальный от царства вымысла. Вы знаете, дорогая Лили, в чем, собственно, заключается символический смысл этого его побега?

– Скажите, доктор.

– Это сигнал тревоги. Сигнал для меня, лечащего врача, и для вас, дорогая Лили, которая его любит.

– Что же мне делать?

– Покончить с этой комедией. Искренним словом. Любовью. Как можно мягче.

В течение всего разговора Лили стояла, опираясь о стену привратницкой. Но тут она резко оттолкнулась.