📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгРазная литератураДороги и люди - Константин Багратович Серебряков

Дороги и люди - Константин Багратович Серебряков

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 83
Перейти на страницу:
class="empty-line"/>

Меня, когда умру, вы соком роз омойте...

Кругом стояла непроницаемая тишина, с неба, отполированного до синевы, нещадно палило солнце. А розы сияли свежестью, бессмертием красоты, как рубаи Хайяма о нежности и страсти, любви и грезах, о тайнах мироздания и свободе разума.

Стихи шли из глубины времени, не увядая и не теряя силы, напротив, обретая ее, потому что, простые и мудрые, они покоряли разум и душу все новых и новых поколений, призывая их к справедливости, к добру.

Когда б я властен был над этим небом злым,

Я б сокрушил его и заменил другим,

Чтоб не было преград стремленьям благородным

И человек мог жить, тоскою не томим.

Может быть, никогда раньше так пронзительно не звучали во мне эти строки, как в тот жаркий день в Нишапуре у могилы их творца.

Нет, не застыло здесь время! Тишина, прочно властвовавшая вокруг, словно наркоз, притупляла его ощущение. Жила, звучала в эти мгновения лишь поэзия Хайяма. Это она вобрала, вместила в себя время: и те восемьдесят с лишним лет, которые прожил ее творец на свете, и те восемь с лишним столетий, в которых живет его дух и его дар. И будет жить всегда.

Потом мы с водителем отправились перекусить в придорожную чайхану с рекламным названием «Омар Хайям». С потолка гирляндами свисали едко-желтые бумажные ленточки, усеянные черными точками мух, с неровного глиняного пола пахло испаряющейся водой. У входа висел потемневший от времени, но аккуратно обтянутый по краям синим бархатом, картонный портрет мудрого и печального старца в чалме.

Посетителей было мало. Трое молодых мужчин сидели за столиком, еще трое пожилых, поджав под себя ноги, — на ковре. Из маленьких стаканчиков они медленно пили чай с сахаром вприкуску и вели тихую беседу. Один уселся в сторонке и, облокотившись на цветастую подушку, тянул кальян, наблюдая, как при очередной затяжке булькает в стеклянной трубке вода.

Еще один посетитель находился в чайхане — худущий, с землистым лицом и в рваной одежде. Возраст его определить было трудно. Он стоял у входа и неотрывно, завистливо глядел на человека, курившего кальян. Потом приблизился к хозяину, разливавшему чай, но не успел проговорить ни слова: тот вышел из-за стойки, взял его за ворот куртки, подвел к портрету старца, заставил поклониться портрету и, что-то сказав, выдворил за дверь.

Лишь позже я, кажется, догадался, что мог сказать хозяин этому человеку с землистым лицом. Он мог повторить слова из рубаи Хайяма, придав им свой смысл: «Прошу сейчас, наличными... В кредит не верю!» Может быть, для подобных случаев и висел здесь портрет знаменитого поэта и ученого?

Когда мы вышли из чайханы, человек с землистым лицом, поджидавший нас у машины, умоляюще сказал водителю:

— Разреши помою, арбаб[12]. У меня тут ведро. Я быстро.

Водитель дал ему несколько риалов[13]. Человек вознес руки к небу, прошептал слова благодарности, потом низко поклонился, разжал ладонь и подсчитал монеты.

Мы поехали в Мешхед по пыльной, плохо утрамбованной дороге...

Возвратясь из Хорасана, я застал Эммануила играющим с собакой. Она заметно окрепла, была уже, как говорится, в теле. Приободрился, повеселел пес; видно, лучше ему стало жить на белом свете.

— Теперь он у меня Принц, — сказал Эммануил.

— А не рискованно ли это для здешней монархии? — спросил я.

— Во всяком случае, песик нисколько не возражает и охотно откликается, когда его так величают, — ответил Эммануил и обратился к песику: — Ну, теперь забирай, дружок, свою игрушку и отправляйся на место.

Принц почему-то тявкнул, зажал в зубах какую-то деревяшку и, вертя хвостом, удалился.

Я поделился с Эммануилом горсточкой земли, взятой с могилы Омара Хайяма, и в подробностях рассказал о том, что повидал в Мешхеде, Нишапуре и в придорожной чайхане.

— Надо и мне побывать в тех местах, — сказал он. — А о курильщиках опиума, об этой трагедии людей, я задумал рассказ написать.

Прошло несколько месяцев, и, когда я приехал в Тбилиси, в газете «Ленинское знамя» (так стала называться с ноября 1945 года газета «Боец РККА») прочитал рассказ «Отравители». Позже Фейгин переработал, расширил рассказ, и он вошел в трехтомное собрание его сочинений, изданное в 1974—1979 годах.

Недавно я перечитывал этот трехтомник, придерживаясь хронологии помещенных в нем произведений (хотя в книгах хронология не соблюдена), и от рассказа к рассказу, от повести к повести передо мною раскрывалась биография автора — не только творческая, но человеческая. Детство в степном городке Джанкое, учеба на слесаря, работа в МТС и семеноводческом совхозе в предвоенные годы. Война, по дорогам которой проходит он военным корреспондентом... А в послевоенные годы все виденное, пережитое, осмысленное ложится на страницы рассказов, повестей, романов. С каждой вещью зреет его писательское мастерство.

Когда читаешь Фейгина, обнаруживаешь удивительное сходство того, что написано им, с тем, как он ведет себя в жизни, как относится к людям — к тем, кого любит и кого не приемлет. Видишь его благородство и доброту. И непримиримость к злу, к пошлости. И все написанное согрето внутренним огнем. «Хотелось, не мог не написать», — вспомнилась его фраза. Пожалуй, можно не колеблясь сказать, что нет различия между Фейгиным-человеком и Фейгиным-писателем. Он и пишет, как разговаривает в жизни, — без нравоучений, но заинтересованно; без позы, но убедительно; просто, но не простецки. Без красивостей, но ярко он может дать картину, пейзаж. Прочтите одну из последних его повестей — «Тбилиси, предвечернее небо», и вы, наверное, согласитесь со мной, потому что почувствуете тбилисский колорит, его краски, его запахи, его воздух. А когда прочитаете роман «Совершеннолетие» или повести «Обида Егора Грачева» и «Бульдоги Лапшина», увидите, как Фейгин, трогательно любящий «братьев наших меньших», переносит эту любовь на «персонажей» своих произведений — «пегого кареглазого жеребенка», незабываемо мелькнувшего в самом конце романа; «обыкновенную рабочую лошадь» по прозвищу Чемберлен; на собачонку Принца «с веселыми озорными глазами»... Да, Принца, как он нарек бездомную дворнягу, встретившуюся ему в иранском городе Казвине, а потом дал эту же кличку щенку из повести о Егоре Грачеве.

Собачка и лошадь «помогают» Фейгину вылепить образ Егора Грачева и на своеобразном жизненном материале поставить в повести

1 ... 29 30 31 32 33 34 35 36 37 ... 83
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?