Дитрих и Ремарк - Людмила Бояджиева

Все неминуемо оборвется. В ее жизни, такой чужой, многое еще только начинается. Разве ее удержишь? Невинно и ни с чем не считаясь, словно растение на свету, тянется она к соблазнам, к пестрому многообразию легкой жизни. Ей хочется будущего, а я могу предложить ей только крохи жалкого настоящего…»

Подобно своему герою, Ремарк запрещал себе цепляться за Марлен, в очередной раз собирая чемоданы. Но появлялась она, и все начиналось сначала.

Ее чары были непобедимы. Осознавая весь ужас своего положения, Ремарк продолжал верить в особые чувства Марлен к нему, в исключительность их любви, не сравнимой с ее быстротечными увлечениями. Но доза алкоголя росла.

Ночью он вновь отправлялся в поездку по барам побережья.

14

…На ужине у Кеннеди Марлен выглядела печальной. Печаль так дивно шла к ее скульптурному лицу, что Папа Джо измучился неизвестностью. Он слышал про связь Марлен с лесбиянкой Карстерс, но даже если и верил слухам, то еще сильнее желал эту женщину. Только бы она не порвала с ним.

Джон увел Марлен на террасу, где среди кустов белых камелий стояли диваны. Черная гладь моря сливалась с небесным бархатом, на котором, как алмазные броши на платье, сверкали огни проходивших кораблей. Слегка прислонясь к колонне, Марлен смотрела вдаль. Она казалась высеченной из мрамора — неподвижная, исполненная драматизма, фигура скорби. Безупречно элегантный политик с серебристыми нитями в густых рыжеватых волосах и ослепительной улыбкой на загорелом лице осторожно поднял с парапета и поцеловал ее руку.

— Ты сегодня печальна, девочка моя. Весь вечер я наблюдал за тобой и думал, что не видел прекрасней печали. Хотелось писать стихи! В колледже я писал, и, между прочим, неплохие. — Он сжал ее кисть. — Что случилось, милая? Это касается меня?

— Ах, нет, Джо.

— Ничем здесь помочь нельзя. — Она повернулась к нему, опершись на балюстраду, и подняла глаза. — Мистер Ремарк… Он страшно ревнует. Ревнует ко всему на свете! Я измучилась…

— Мне Ремарк нравится. Джентльмен и отличный писатель. Конечно же, ты свела его с ума, Марлен! Но это так приятно — сойти с ума от любви!

— Если бы не его порок! Бони пьет. Это ужасно. Наша дружба налагает на меня ответственность. Что я могу подумать, когда он не возвращается ночью в отель? Я сажусь в машину и объезжаю все побережье от Монте-Карло до Канн, разыскивая его в барах! Это так страшно! В каком состоянии мне приходилось привозить его! — Марлен закрыла лицо руками.

— Напивается — что за беда! Мне кажется, это порок всех крупных писателей. Не стоит так отчаиваться. Без вина, по-видимому, не приманишь вдохновения.

— Да, он пишет сейчас интересный роман, посвященный мне. Только зачем столько пить? Все уже знают, что Фицджеральд — пьяница, а Хемингуэй пьет только для того, чтобы утвердить себя в глазах окружающих крутым мужчиной. Но Бони такой тонкий и восприимчивый! Он так раним! Он не может валяться в канаве в собственной блевотине. А если его арестуют? Журналисты немедля раздуют скандал! Это испортит его репутацию.

Марлен достала из портсигара сигарету и подождала, пока Джо поднесет зажигалку. Блестя зрачками, отразившими пламя, заглянула ему в глаза:

— Мне так спокойно с тобой, милый.

— Я поеду вместе с тобой! Уму непостижимо: Марлен Дитрих сражается с пьяницей в баре! — Джо пожал широкими плечами и налился краской возмущения.

— Не надо горячиться, милый… — Отставив руку с сигаретой, Марлен приблизилась к нему и прижалась всем телом — ее коронный трюк, работавший безошибочно. — Ты такой надежный, Джо!

О своих страданиях с пьянствующим Ремарком она рассказывала всем своим знакомым. Он не знал этого и винил себя за боль, причиняемую Марлен.

15

В сентябре семейство Дитрих и Ремарк возвращаются в Париж. Марлен и Эрих останавливаются в отеле «Пренс де Галль». За своей «красоткой» последовала и Пиратка Джо Карстерс. Ремарк все чаще оставался в своем номере, прислушиваясь к звуку ее шагов. И вот — дверь распахивается, на пороге, как в темной раме, появилась она — тонкий золотой луч, натянутая струна.

— Марлен, я уезжаю в Порто-Ронко, — встав напротив, он предъявил заранее подготовленный ультиматум. — Мне все это надоело.

— Что именно? — Она начала стягивать длинные перчатки, напряглась, готовясь к сражению. — Может, все же скажешь что?

Эрих криво усмехнулся — он знал, что в любви нельзя задавать много вопросов. И тем более — требовать ответа. Знал, что ему будет больно, но желал этого, бередя рану.

— Хочешь, чтобы я назвал вещи своими именами? Изволь. Мне не по силам понять сочетание твоей прусской благопристойности и эротической вседозволенности. Мне не постичь твоего двоемыслия, совмещающего якобы любовь ко мне с посторонними странными увлечениями… Связь с Джо Карстерс — это уже слишком.

— А что «не слишком»? — Она нажала на выключатель, зажигая люстры. После кабинетной полутьмы Эрих ощутил себя на сцене участником глупой комедии.

— Все — слишком! Быть постоянным довеском к твоему семейному обозу. Делать вид, что не замечаю твоих увлечений и флиртов. Быть брюзгливым стариком, которого дурит вертлявая Коломбина.

— Коломбина? — Марлен надрывно рассмеялась. — Да, я актриса! А что бы ты хотел? Если тебе нужна серенькая домашняя клуша, ищи ее среди посудомоек и продавщиц галантереи. Я — Марлен Дитрих!

— А я — мирный обыватель и не выношу света софитов и водевильных эффектов. — Он щелкнул выключателем. Комната погрузилась во тьму, на ковер легли пятна от фонаря. Марлен тяжело дышала, готовясь к атаке.

«Взволнованная, гневная, задыхающаяся, она стояла перед ним во мраке мягкой синей ночи; лунный свет играл в ее волосах, а вишнево-красные губы на бледном смелом лице казались почти черными… Он чувствовал, что придет неотвратимое — медленно, исподволь, со всей мелкой ложью, унижениями и дрязгами; ему захотелось расстаться с ней прежде, чем все это начнется…»

— Да, я — Дитрих, и этим многое сказано. Если ты не хочешь понять, Бони, мне остается только уйти. — Медленно повернувшись, она направилась к двери.