Девушка жимолости - Эмили Карпентер

Уинн продолжал:

– На самом деле ради сестры я активно поддерживаю восстановление старого здания лечебницы Причард. Я внесу его в национальный реестр исторически значимых мест, поскольку это одно из немногих оставшихся строений, которые напоминают нам о тех революционных реформах здравоохранения в нашем штате, которые впервые были проведены в XIX веке. Этот джентльмен, – Уинн указал на Нортката, – мистер Джин Норткат – давно уже является членом Исторического общества Алабамы и согласился начать с мемориала, который наконец-то заслуженно отметит особое значение Причарда как больницы, повернувшей жизнь штата к лучшему.

Я ушам своим не верила! Зачем моему брату вскрывать эту жестянку с червяками?! Учитывая связь, которая имелась у нашей семьи с этой больницей, ему, казалось бы, лучше бежать от нее как от чумы. К слову сказать, откуда про меня узнал соперник Уинна? Детский сад, честное слово. Я в негодовании вырубила телик.

Когда у меня уже не оставалось совершенно никаких сил, а в воздухе витал аромат свежести и бытовой химии, я сдернула грязные простыни с кровати и положила на голый матрас розово-лиловый спальный мешок, который предусмотрительно приобрела в магазине «Все за 1 доллар». Забравшись в спальник, я положила сигарную коробку перед собой и, вынув все предметы, разложила их аккуратным рядком. Закрыла глаза, и перед глазами встали строчки.

Я открыла глаза, отчасти надеясь на чудо. На ответ. Но передо мной по-прежнему стояли шесть пузырьков, лежали написанная на бумажке молитва, винная этикетка и заколка для волос. Я всматривалась в эти предметы, пока они не стали расплываться, однако ничего нового в голову не приходило. Все было по-старому. Знаки не говорили мне ровным счетом ничего.

Октябрь 1937

Долина Сибил, Алабама

Джин никогда не видела дом Тома Стокера изнутри: даже в детстве, когда получила приглашение на день его рождения, обещавшее магазинное мороженое и выступление фокусника. Она не пошла – не было приличного платья.

Когда же наконец ей довелось побывать там, она удивилась скромности обстановки. Передняя была оклеена полосатыми зелено-золотыми обоями, но на потертом деревянном полу не было ковра, а железная люстра казалась слишком маленькой для просторного коридора. По полу к лестнице на второй этаж тянулась цепочка из комьев глины. Будто крот вышел из своего грязного подземелья, чтобы обследовать окрестности.

Джин прошла за Томом в темную комнату по левую сторону от коридора: окна были закрыты и занавешены, газовые бра по обе стороны от мраморного камина были холодными. Она остановилась в нерешительности за большим диваном с резной спинкой и ворсистой обивкой никогда раньше не доводилось ей видеть библиотеку в жилом доме.

Том отошел на почтительное расстояние и стоял возле внушительного книжного шкафа со стеклянными дверцами, ласково глядя на нее. Он не выказал удивления, когда в девятом часу утра она постучала в большую белую дверь; просто предложил войти и выпить с ним чаю.

Но теперь, благополучно добравшись до его дома, она почувствовала на лице этот неотступный взгляд. Вопросительный. Вспомнила про шишку на виске. С трудом удержалась, чтобы ее не потрогать.

Джин вынула из кармана небольшой кошелек и протянула Тому:

– Сможешь оставить это у себя?

Он не ответил.

Она тряхнула кошельком для большей убедительности:

– Для Колли.

– Что он сделал?

Ей очень хотелось, чтобы Том перестал так пристально смотреть на нее. Она широко улыбнулась:

– Я оставлю ей записку – спрячу в сигарной коробке. Отец когда-то курил «Красный ворон» и потом подарил мне жестянку, чтобы я складывала в нее свои сокровища. А я отдала коробку дочери.

Джин спохватилась, что тараторит без умолку. Хауэлл говорил, с ней это бывает время от времени. Она замолчала.

– Что в кошельке? Зачем тебе это прятать?

Джин откашлялась.

– Хауэлл обнаружил большую часть моих сбережений, а эти деньги я спрятала в банке с мукой. Хочу сохранить их для Колли.

– Что он сделал, Джинни?

Она открыла рот – но слова не шли: застряли где-то в горле, как горсть высохших полевых цветов.

Он побагровел, глаза сощурились.

– Джинни, клянусь, я убью его!

– Нет. – Она положила кошелек на стол возле дивана.

Том даже не взглянул на кошелек, ни на минуту не отрывая взгляда от нее.

– Нет, – повторила она твердо.

Она вертела пуговицу на рукаве платья. У каждого тут на горе свои дела, у каждого свой ответ перед Богом. Ее обязанность – быть хорошей женой, что бы Хауэлл ни сделал.

– Я молчал, потому что это было не мое дело. – Он пристально смотрел на нее – так напряженно, что она чувствовала, как жар распространяется по шее. – Это было не мое дело, но, Джинни, клянусь, это станет моим делом, только скажи. Мы можем уехать – ты, я, Вилли и Коллирин.

Она не сводила с него глаз и не могла как следует думать.

– Уедем со мной.

Она смогла произнести только «куда».

– Он не отыщет нас в Лондоне: готов побиться об заклад, что он даже на карте его не найдет. Там красиво. Цветы… – Он замолчал, взял кошелек, прошел через комнату, засунул его в продолговатую, покрытую черным лаком коробку на каминной полке. Потом повернулся к ней.

Время остановилось. Все замерло вокруг, только ее сердце бешено стучало.

– Калифорния, – наконец произнесла она.

Через секунду он был рядом, она чувствовала на лице жаркое и сладкое дыхание.

– Хорошо, Калифорния. Сан-Франциско, Сан-Диего. Куда хочешь.

– Я не могу… – Она собралась начать что-то про Бога, про Библию, про адское пламя, но не смогла, увидев, как он на нее смотрит. Расширившимися печальными глазами. В полумраке просторной комнаты он выглядел потерянным.

– Только скажи, – произнес он.

Но дело было не в одном лишь Боге: она не могла бросить маму в том доме, с отцом. Не могла оставить Уолтера на попечение Хауэлла и Вернона. Он ведь мальчик, всего лишь мальчик.

Но прежде чем она в очередной раз отказалась, он поцеловал ее. И это было не так, как она ожидала: конечно, между тем, как целует тринадцатилетний парень и тридцатилетний мужчина, целая пропасть, но дело не в этом. В нем было… отчаяние, что ли. И губы у Тома оказались не такие, как у Хауэлла. Нежнее. Жаднее. Кожа тоже другая – мягкая и в то же время шершавая. От соприкосновения губ, от колючих усов в голове поплыл блаженный туман. Джин представилось, что если прижаться лицом к его лицу и застыть так надолго, то они сольются, станут одним человеком.