Девочка с самокатом - Дарёна Хэйл

«Ещё лет тридцать назад, – думает Эмбер, – все поголовно занимались тем, что убегали от зомби. И платой за это им была исключительно собственная жизнь. Спасённая. И никто не пытался сделать из этого развлечение».

Как быстро всё забывается.

Она не говорит журналистам об этом. Они об этом не спрашивают. Они задают совсем другие вопросы, и она на них отвечает. Кто ты такая, откуда ты, почему ты здесь оказалась, каково это было, страшно ли это, когда в спину тебе дышит зомби (точнее, не дышит). Эмбер рассказывает спокойно и обстоятельно, перед камерой ей почему-то совершенно не страшно, она только немного теряется, потому что не понимает, куда смотреть, на красный огонёк или Кассандре в глаза. Кассандра показывает жестами: «Смотри на меня», но это ведь глупо, думает Эмбер, это ведь странно, когда человек на экране смотрит куда-то в угол, куда-то непонятно куда…

Хотя, наверное, другим так проще. Проще его разглядывать, слушать или, может, даже смеяться над ним, ведь человек на экране их не видит, не смотрит на них.

Ближе к вечеру они собираются для того, чтобы посмотреть на самих себя на экране – и, может быть, посмеяться. Гостиная просторная, но в ней едва хватает места на всех: на диван усаживаются вчетвером, в каждое кресло – по двое… Организаторы толпятся у подоконника. Дженни рядом с Эмбер, Калани, не раздумывая, садится у их ног, прямо на пол.

– А Джонни? – спрашивает Эмбер, глядя на пустой подлокотник слева от Дженни и не понимая, почему он всё ещё пуст.

Дженни делает большие глаза и собирается что-то ответить, но не успевает: словно услышав их разговор, Джонни появляется в дверях. Активно жестикулируя, он что-то объясняет едущему рядом Кристоферу, и Эмбер с улыбкой замечает, что на его распахнутой рубашке – на этот раз в крупные красно-оранжевые цветы, – снова нет пуговиц. Кристофер кивает ей как старой знакомой, и она отвечает осторожным кивком, пока он продолжает что-то рассказывать Джонни.

– Даже не знаю, – слышит Эмбер его голос, приятный, спокойный, уверенный.

Если бы у голоса был цвет, голос Кристофера был чем-то между тёмно-коричневым и оранжевым, таким же, как веснушки на его впалых щеках.

– Чего тут не знать? – удивляется Джонни. Он вздёргивает брови и пожимает плечами, резко поднимает руку, чтобы взъерошить и без того лохматые волосы. – Это просто странно.

Дженни фыркает, закатывая глаза.

– Ваш непонятный разговор – вот что странно.

Она смотрит на брата с заботой и нежностью – и автоматически немного сдвигается в сторону Эмбер, прижимаясь к ней почти что вплотную и освобождая на подлокотнике больше места для Джонни. Тот привычно садится, обнимая её за плечи и безотчётно целуя в макушку. На секунду их волосы смешиваются, белое с чёрным, невозможный, не задумывавшийся природой контраст, а потом Джонни выпрямляется, откидываясь на край спинки.

– Ничего непонятного, – говорит он, – просто мне кажется странным, что в мире, который вроде как пережил нашествие зомби, всё ещё популярны передачи про зомби.

– Технически, – поправляет его Кристофер, – это не было «нашествием зомби».

Джонни только отмахивается.

Калани разворачивается к ним, задевая колени Эмбер плечом. С другой стороны заинтересованно приближается Стефан.

– Пережиток прошлого. – Джонни хмурится. – Пережиток прошлого – просто брать и считать крутым всё опасное.

– Если всё опасное – круто, – говорит Стефан, зябко обхватывая себя руками за плечи, – то моя последняя гонка была нереально крутой.

По нему видно, что сам он так вовсе не думает. Эмбер отмечает и болезненно скривившиеся губы, и отголосок страха, мелькнувший за тёмными ресницами… Забавно: ресницы у Стефана почти угольно-чёрные, а глаза – светлые, похожие на осеннее небо. Мальчишка с пушистой чёлкой и ямочкой на подбородке. Эмбер не может представить его на трассе, удирающим от зомби на, кажется, скейте (и да, должно быть, это действительно чертовски опасно), а спустя пару вдохов и выдохов понимает, что и себя представить не может.

Она честно пытается, но со стороны заваленная обломками, кишащая живыми мертвецами трасса никак не складывается с темнокожей девчонкой в грубых ботинках и широкой жилетке. Изнутри Эмбер не чувствует себя там неуместной, даже когда страх сжимает лёгкие липкой рукой, но издалека… Ей сразу вспоминается всё самое забавное, самое детское в собственной внешности: россыпь едва заметных веснушек на широком носу, и чёрные волосы, торчащие в разные стороны как перья нахохлившегося воробья, и узкие плечи, и выступающие косточки на запястьях, и ногти, которые она – с детства – чаще обгрызает, чем обстригает старыми ножницами.

Девочка, которая пару недель назад покупала в аптеке ромашку. Девочка, которая пару недель назад раскладывала товары по полкам и пряталась от собственной матери.

«Кто бы мог подумать», – мысленно говорит себе Эмбер.

– Как будто в мире и так не хватает опасностей, – продолжает тем временем Джонни.

– Хлеба и зрелищ. – Кристофер щёлкает пальцами. – Люди всегда хотят хлеба и зрелищ.

«Организаторы гонок, – думает Эмбер, – должны сделать себе татуировки с такими словами».

– Я имею в виду, что все эти журналисты… – Неловко взмахнув руками, Джонни едва не падает с кресла, но успевает восстановить равновесие. – Они делают опасность популярной, и ничего хорошего в этом нет. Что, если кто-то захочет повторить то, что мы делаем?

Голос Вика, раздающийся из другого угла, заставляет плечи Эмбер напрячься.

– Пусть повторяет, – медленно, почти равнодушно говорит он. Не мигая, он смотрит Джонни в лицо. – Если ты боишься, что подашь кому-то плохой пример, то, боюсь, ты его уже подал. По разу в каждом заезде. Впрочем, – он делает паузу, наслаждаясь всеобщим вниманием, – всё ещё можно исправить…

Он ухмыляется, провоцируя, и Джонни предсказуемо вскидывается в ответ:

– Это как же?

Ухмылка Вика гаснет.

– Останься в живых, – со скучающим видом бросает он. – Вот и будет хороший пример.

Эмбер чувствует, как волосы на руках поднимаются дыбом. По коже пробегают мурашки, но она согласна с Виком – пожалуй, на этот раз абсолютно согласна.

– А мне всё равно, – неожиданно говорит Марк. Он вроде как бормочет исключительно в свою бороду, но получается так, что все его слышат. – Мне нечего терять, а здесь они хотя бы дают мне крышу над головой и возможность чуть-чуть заработать.

И это тоже можно понять.

– Нет никакого смысла гадать, кем вы станете для людей по ту сторону телевизора, – резко говорит Дженни, и голос её звучит грубей, чем обычно. – Два часа вещания в сутки. Два часа в сутки, Джонни. – Она кладёт руку на его худое колено, выглядывающее сквозь дыру в синих джинсах. – За это время ты не успеешь никому навредить.

В принципе, думает Эмбер, навредить можно и за гораздо меньшее время (она вспоминает пистолет за поясом у Антонио и розовую пену на губах Джулиана – это произошло так быстро, что она едва ли успела бы сосчитать до пяти), но, наверное, для них действительно нет никакого смысла в том, чтобы гадать, кем они станут для кого-то, кто видит их лица только по телевизору – и скоро забудет.