Никто не видел Мандей - Тиффани Д. Джексон

Раньше Мандей помогала нам украшать елку, распутывать гирлянды и развешивать дождик. От мыслей о ней ныло сердце.

«Пропала без вести…»

Я задержала дыхание, пока в груди не начало колоть. Это слово пугало меня. Действительно ли она пропала? Да, Мандей исчезла из моей жизни – но могла ли она пропасть по-настоящему? Она не могла этого сделать, она должна быть дома. Верно?

– Мам…

– Да, Горошинка?

– Я хочу на домашнее обучение.

Мама хрустнула шеей и замерла; Щелкунчик завис в воздухе.

– О чем ты говоришь?

Я сглотнула, обматывая ленту вокруг пальцев.

– Я имею в виду – можно мне учиться на дому?

– На дому? Ты с ума сошла? Я не могу сидеть с тобой дома. Мне нужно работать!

Она с силой нацепила украшение на елку, и ветка дернулась вверх, едва не сбросив остальные фигурки.

– Но Мандей же учится на дому.

Мама уперла руки в бока.

– А если Мандей пойдет прыгать с моста, ты тоже захочешь? Ни за что, Клодия. Поверить не могу, что ты говоришь такие глупости.

Остались только четыре украшения. Самые красивые и с самой жуткой историей.

– И кстати, на домашнем обучении ты не сможешь получить настоящее образование. Учитывая, что тебе требуется… дополнительная помощь. – Она вздохнула, голос ее смягчился. – Горошинка, тебе нужно ходить в школу. Сейчас это очень важно для тебя.

Я кивнула и закрыла коробку, надеясь, что мама не заметит. Надеясь, что она не попросит больше украшений. Может быть, в этом году я смогу разбить их. Разбить на мелкие кусочки, чтобы нам не пришлось больше смотреть на них и вспоминать. Но мама ни за что не простила бы мне этого.

– Эй, послушай, – мама широко улыбнулась, пытаясь разрядить обстановку. – Ты так и не сказала, что хочешь в подарок на Рождество в этом году. Я-то ждала список на две страницы…

Я пожала плечами – мышцы лица отказывались мне подчиняться. Я ничего не хотела… лишь вернуть свою подругу.

Мама отступила на шаг, любуясь своей работой. Елку можно было смело снимать для каталога.

– Замечательно! Только… еще одно местечко, вот тут. Хорошо, давай следующее.

Я сглотнула, собираясь с силами, и пробормотала:

– Осталось всего четыре…

– Ну и хорошо, просто дай мне одно из… – И тут до нее дошло. Мама вздрогнула всем телом, глаза ее расширились. – Четыре… – хрипло выдохнула она. – Что ж… пусть так. Давай сюда.

Я вздохнула и достала одного из четырех хрустальных ангелочков; специально сделанных в честь четырех ангелов, которых мы потеряли. Мама неловко шагнула ко мне и заглянула в коробку – словно в открытую могилу. Задержав дыхание, я бережно развернула мягкую бумагу, в которую была закутана фигурка. Мама взяла ее обеими руками и принялась всматриваться в нежные черты ангела. Пальцы у нее дрожали.

– Я могу повесить их, – предложила я, вставая.

– Нет, все в порядке, я держу, – пробормотала мама, отходя обратно к елке. Словно Господь, украшающий небеса звездами, она повесила все четыре фигурки на ветку дерева. Потом снова отошла назад, чтобы оценить свою работу. – Вот так. Идеально.

– Да, идеально, – согласилась я.

Мама сделала глубокий вдох и заставила себя улыбнуться.

– Что ж, не знаю, как ты, а я устала. Наверное, пойду… прилягу. Ты не против прибраться здесь?

Я кивнула.

– Конечно, мам. Сделаю.

Огоньки гирлянд отражались в ее глазах, полных слез.

– Хорошо. Доброй ночи, Горошинка. – Она поплелась к лестнице.

Я оставила беспорядок в комнате неубранным – пусть прибирается папа. Он, как обычно, давал где-то концерт, пока мы весь вечер возились с елкой.

– Что с твоей мамой? – прошептала Мандей, пока мы на цыпочках поднимались по лестнице, неся в руках ломтики пиццы и стаканы со сладким чаем.

Мама лежала на диване, укутавшись в красный плед. Взгляд ее был туманным и рассеянным. Она не моргая смотрела в телевизор с выключенным звуком.

Мы влетели в мою комнату, где у двери стояли сумки, упакованные для моих первых рождественских каникул в Джорджии.

– Она потеряла ребенка, – пробормотала я.

– Что, опять? – Мандей ахнула и прикрыла рот ладонью. – Ой, извини! Я ничего такого в виду не имела.

Я знала, что она не имела в виду ничего плохого, но ее слова больно ранили, и на глаза навернулись слезы. Маму ждали на небесах уже четыре ребенка. А на земле у нее была только я, и приходилось гадать, достаточно ли этого, чтобы утолить ее печаль. Может быть, я была недостаточно хороша. Может быть, они хотели лучшую версию меня – такую, которая без проблем сумеет читать и писать. Может быть, именно поэтому они продолжали пытаться и терпели неудачи. Мне было горько видеть мамины страдания, и так же горько от того, что меня ей недостаточно.

– Все хорошо, не плачь, – произнесла Мандей, гладя меня по спине. – Поверь, ты не захочешь, чтобы у вас в доме была куча ребятишек. Тебе пришлось бы всем делиться с ними.

– Я бы поделилась, – всхлипнула я. – Я же делюсь с тобой.

Лицо Мандей на миг исказилось и помрачнело.

– Это… другое, можешь мне поверить. Без них намного лучше.

Мандей выбралась из палатки, притворяясь, будто не замечает, что от ее последних слов в комнате стало холоднее.

– Ладно, я знаю, чем тебя подбодрить.

– Правда? И чем?

– Рождественским подарком!

– Ты серьезно?

– Да, – она засмеялась. – Я не успела упаковать его, но, раз уж ты завтра уезжаешь в Джорджию, решила отдать его тебе сегодня.

Она метнулась к своему рюкзаку и достала два па́рных дневника, фиолетовый и розовый. На ее лице играла головокружительная улыбка. У Мандей никогда раньше не было возможности что-либо купить мне, и я хотела быть ей благодарна, но вместо этого боролась с желанием швырнуть этот дневник через всю комнату.

– Зачем ты это сделала? – спросила я. – Ты же знаешь, что я пишу очень плохо!

Улыбка Мандей увяла.

– Да… но, может быть, если ты будешь практиковаться каждый день, то научишься. И мы обе будем это делать! Я собираюсь вести вот этот, видишь? – Она помахала в воздухе розовым дневником. – Начиная с нового года.

Она не видела шипы, таящиеся в ее милых поступках. Не видела так, как видела их я.

– Ну да, ладно. Конечно. В следующем году, – произнесла я, бросая дневник на стол, словно он жег мне руки.

Лицо Мандей вытянулось, она молча отошла в сторону. Наш пузырь съежился, и в этом не было ничего хорошего.