Каратель - Беркем аль Атоми

Мужики поддержали уже открыто:

— Да, Солома! Нехай мужик скажет! Потом разберемся!

— Ништяк. Раз опчество так считает. Чего конкретно ты хочешь?

— Я конкретно — пива с воблой. — поняв, что нормальный разговор кончился, резко ответил Ахмет, начиная давать ход сжатой до предела злобе. — Ты че, братишка, рамсы заплел? Сядь! Ты не запарил, чему людское учит? Ты слыхал, что педрила излагает: Пыштым почистят не сегодня-завтра! Или тебе хозяйки в кенты годятся? Твоих людей мочить налаживаются, а ты с меня тут интересуешься — «че я конкретно хочу»?! С тебя я, падаль, потроха твоего сучьего хочу! — процедил Ахмет, вскакивая и вынимая кухарь.

Ручка словно пронзила все тело током — Ахмет изумленно наблюдал, как плавно летит в воздухе крохотная капелька слюны, вылетевшая из его рта; звуки пропали, остался лишь скрип, слышанный им на озере, когда вокруг него, разрывающего слабое человеческое тепло рыбаков, сновали серые тени. …Эйе. Эйе пришли, — отчужденно подумал Ахмет, зачарованно глядя на все еще парящую капельку. Капелька, содрогаясь и медленно крутясь, начала загибать траекторию, опускаясь на бушлат Соломы, медленно тянущего руку к поясу. — Какая она, оказывается, прозрачная… Эйе облетели весь подвал, пронизывая замершие тела людей, кружась и отскакивая друг от друга. …Почему вас так много? Вас же девять? — подумал Ахмет и чуть не рассмеялся — эйе не надо ни о чем спрашивать, они все равно не ответят. Достаточно захотеть знать — и знание тотчас само подворачивается под руку, остается только ощутить его всем телом; а если хочется его сохранить и знать потом человеческим, нужно только отделить от целого кусочек, самый похожий на целое, такой, какой может поместиться в маленькой и медленной голове.

…Просто стало больше камней, и я могу удержать в них эйе. Значит, камней стало больше поэтому? Ого, да он, сучонок, стрелять в меня собрался… — Эйе, уловив разрешение сожрать трепещущее злобой и страхом мутно-желтое человеческое, окружили его, вопросительно замерев и повернувшись к своему… …Нет, я им не хозяин. Друг? Смешно. Какое человеческое, ничего не значащее слово… Кто я им? А они мне? Нет, они мне — эйе; это ясно, но кто я им? А какая, собственно разница. Слова, просто слова… — к своему багучы. …Вот. Они мне эйе; я им багучы. И все. Зачем пытаться заменить одно слово другим? Это же просто слово — что ему назначишь, то оно и обозначает…

Соломино человеческое вмиг оказалось разорванным в клочья, тотчас погасшие и впитавшиеся в мутные тела эйе. Ахмет услышал низкий, протрясающий до печенок гул, с огромной скоростью приближающийся откуда-то сверху. Поняв, что вылетает обратно, он только и успел, что быстро шагнуть к начавшему закатывать мертвые глаза Соломе и воткнуть ему кухаря в правый глаз — самое близкое из всех смертное место. Выскакивая обратно, Ахмет удивился, что не заметил, как и куда делись эйе. Он знал, что сейчас они сидят в брюликах, вплавленных в рукоять, но перемещения не засек.

На правой руке оказалось что-то теплое. Ахмет обнаружил, что держит на ноже обмякшее тело Соломы, и резко выдернул нож. Труп мягко сложился в кучу у его ног. Обратив внимание на пыштымцев, с белыми лицами таращащих глаза куда-то выше него, Ахмет тоже повернул голову вверх, но ничего, заслуживающего внимания, не заметил.

Надо было что-то делать. Мужики, хоть и хлебнувшие на своем веку всякого, явно немного растерялись. Возвращая их к реальности, Ахмет сел на свое место и громко спросил, добавив в тон сожалеющих интонаций:

— Слышь, братва, я не беспредельно Солому завалил?

Ответа не было. Мужики, отходя от шока, только начали шевелиться. Один из сидящих прямо перед Ахметом, опускал короткий, не длиннее старинного пистолета, обрез, который до сих пор незаметно держал под полой драного полушубка. …Вот тебе и эйе. Щас бы как дал с обоих, и все… — запоздалая дрожь пробежала по Ахметовой спине.

— Ну че, мужики? Че прижухли-то?

— Слышь… Ахмет? Или как там тебя? — наконец-то разлепил губы один из пыштымцев.

— Ахмет, а че? Не веришь? Ну извиняй. Паспорт не прихватил. — Ахмет пытался болтать как можно более расслабленно, но мужики, уже оправившиеся от первого впечатления, все равно еще смотрели нехорошо. — Ну, че хотел-то?

Но мужик раздумал продолжать, и снова замолчал, что-то лихорадочно просчитывая.

— Короче, я пойду, — подымаясь, сказал Ахмет. — Козла этого вам оставляю — мне он уже все рассказал, сами поспрошайте, че да как. Шмотье его мне не надо, себе заберите. Это вам типа «С Новым Годом». Новый год же скоро, не забыли?

Кто-то из сидящих сзади истерично хихикнул, а скорчившийся у стены литовец тоненько завыл — последние надежды растаяли, жить ему по-любому оставалось совсем недолго, и это очень хорошо чувствовалось.

— Завтра так же зайду, перетрем, как дальше быть. Ну, пока, мужики, чава-какава!

Ответа не было. Не чувствуя спиной ствола, Ахмет поднялся наверх и через час уже разматывал портянки у костра в своем подземелье.

— Ну, че они там, суки эти?

— Почему «суки», Сереж. Они пришли, выпиздили тебя оттуда? Нет. Есть на них твоя кровь, или кровь твоих? Нету. Люди пришли, видят — кто жил, мертвые валяются. Ты же сам говорил, что их похоронили даже.

— Ну! Похоронили! Покидали в яму, да зарыли.

— Не, постой, а вот ты, ты — че, больше бы сделал? В болотину не покидали же. Им бы проще было в болотину покидать.

— Еще не хватало в болотину! — огрызнулся Сережик, на глазах которого навернулись слезы ярости. — Все равно пидарасы!

— Погоди, ты вот злишься, потому что считаешь, что после Кирюхи ты должен всем владеть? Если так, то обожди гавкать, этот вопрос не закрыт еще. Может, и будешь.

— Ага! Ну ты скажешь, Старый! — разъяренно прошипел Сережик. — Не, ты боец реальный, базара нет, но их там двадцать человек!

— Одиннадцать. А кто тебе сказал, что я для того, чтоб Сережик тут на Дом уселся, пойду башку под пули совать? — рассмеялся Ахмет. — Ты ниче, с головой у тебя как? Да и с какой стати, Сереж? Ты кто? Подумай, кто ты вообще есть-то…

— Я — последний человек из Кирюхиного Дома, — неожиданно твердо ответил пацан и волком взглянул на Ахмета. — Кирюхи нет, Немца нет, Сан Иналыча тоже нет; даже Ореха — и того нет. Значит, теперь я Базарный.

— Ого-го! — хохотнул Ахмет, скрывая изумление. — А пойдем к тебе в Дом, Серега Базарный. Че мы тут как крысы, по всяким погребам-канализациям ныкаемся?

Парнишка опять зыркнул на Ахмета, да так, что давнее подозрение относительно наличия у Сережика вполне твердых яиц укрепилось окончательно. Ахмет задумался, не замечая, что уставился на парнишку слишком уж неподвижным взглядом, не принимая во внимание, что сосредоточенный взгляд таких, как он, ничего хорошего людям принести не может. Сережик тут же ощутил, как его теплая, только что заполнявшая все тело душа наклонилась под напором какого-то морозного ветра, и внутри стало пусто и страшно, и все вокруг стало казаться таким огромным и беспощадным, что смысла как-то дергаться, выкручиваться и огрызаться разом не стало. Что толку, когда вокруг такое… Сережик почувствовал себя как бумажный кораблик, угодивший в гущу ледохода. Не раздавит, так один хрен размокнешь; вон, уже размок наполовину, минуты остались…