Жили два друга - Геннадий Семенихин

Нос «тринадцатой» лишь под небольшим углом наклонился к земле. Потеряв высоту, старший лейтенант атаковал центральный состав с бреющего полета. Первым делом он сбросил эрэсы. Со страшным гулом промчались огненные стрелы реактивных снарядов. Длинная лента вагонных крыш развертывалась перед его глазами, и он бил по ним почти в упор из пулеметов и пушек. Когда «тринадцатая» пронеслась над серединой эшелона, он сбросил последние бомбы. Прошли всего секунды, и какая-то невидимая сила кинула тяжелый самолет вверх, так что Николай еле-еле удержал его рулями, еще не понимая, что же случилось. Голос воздушного стрелка не сразу дошел до его сознания:

– Командир, эшелон в пламени… Командир, эшелон…

Огромной силы взрыв снова потряс машину, но Демин с облегчением понял, что это не зенитный снаряд угодил в нее, а это там, на земле, у врага, случилось что-то неожиданное и необыкновенное, отчего воздушный стрелок захлебывается ликующим смехом.

– Как ведомые? – окликнул он Пчелинцева.

– Сбросили бомбы в самый центр состава. Там сейчас такое делается командир… о-го-го-го!

– Теперь бы только благополучно уйти! – Демин ощутил, как струями сбегает пот по его щекам, рубашка под синим летным комбинезоном плотно приклеилась к спине. – Уходим на бреющем, – приказал он ведомым.

ИЛы уходили на восток, едва не касаясь животами верхушек елей. Сквозь пробелы в чащобе Демин видел черные фигурки вражеских солдат и особенно возмутился тем, что некоторые из них палили из автоматов по удаляющимся самолетам.

– Заткни им глотку, Леня, этим фашистским ублюдкам!

– Вас понял, командир, – ответил стрелок. – Пожалуйста, – и длинная трасса из задней кабины бичом ударила по лесу, пригибая солдат к влажной осенней земле. Они шли на бреющем в том самом мертвом пространстве, где вражеские зенитчики не могли уже причинить большой беды. Снаряды и трассы проносились выше линии их полета. Лишь увидев впереди серую беспокойную поверхность Вислы, Демин приказал своим ведомым набрать пятьсот метров, и они одним стремительным прыжком рванулись вверх, снова обманув пристрелявшихся зенитчиков. Висла осталась позади, и последние залпы «эрликонов» сконфуженно угасли. Далеко впереди уже обозначались контуры аэродрома и золоченые кресты костелов маленького польского городка с кварталами светлых, по-дачному нарядных домиков, когда перед глазами Демина вновь ожила картина, увиденная им при отходе от цели. Над лесом и станцией стелился густой покров дыма. Крыши вагонов корежило пламя, а взрывы следовали один за другим, разнося их деревянные остовы. Языки огня набросились на белое здание станции, и оно мгновенно стало черным. Сколько раз наблюдал Демин картину разрушения с борта своего самолета, и всегда она вызывала у него чувство злой радости. На память приходила страшная фотография: виселица и в петле его родная сестра Верка-хохотушка.

«Этого вам еще мало, – говорил он про себя. – Это только аванс. Кое-что еще причитается, и вы это кое-что получите!»

Разгром фашистского эшелона на маленькой станции наполнял его сейчас гордостью. Демину хотелось говорить, даже запеть. Но аэродром приближался, и полагалось все внимание сосредоточить на посадке.

Столбами поднялась сухая, удушливая пыль за хвостами ИЛов. Чуть притормаживая, срулил с полосы, направляя машину к стоянке. Уже издали видел три рядом стоящие фигурки. Зара приветственно поднимала руку с белеющим в ней платочком. Она почти всегда приветствовала их возвращение таким образом. Демин подрулил к канониру, по всем правилам развернулся хвостом к задней стенке. Рация еще работала. Собираясь ее выключить, он поднял руку и вдруг услышал свирепый голос полковника Заворыгина. Всегда педантичный в соблюдении кодовых позывных, на этот раз он рявкнул открытым текстом:

– А ну, Демин, немедленно ко мне! Хоть вы и Удав-тринадцать, но я из вас кролика буду делать!

– Слушаюсь, товарищ полковник, – с подчеркнутой вежливостью отозвался Демин, и это тоже было нарушением радиодисциплины, потому что по кодовой схеме Заворыгина полагалось именовать «первым». Демин вышел из кабины и у плоскости столкнулся с сияющим Пчелинцевым, который, казалось, готов был броситься на шею. Размахивая руками, Пчелинцев азартно восклицал:

– Товарищ командир! Николай Прокофьевич! Вы видели, как внизу рвалось и горело? Да ведь если бы каждый наш вылет завершался такими результатами, мы бы уже имперскую канцелярию штурмовали! Вас, как победителя, качать надо.

– Подожди-ка, Леня, – мрачно прервал его восторженную речь Демин. – Сейчас на КП победителю выдадут. – Он снял с головы шлемофон и усталыми глазами обводил лица подчиненных, думая, кому его отдать.

Обычно в таких случаях шлемофон брал татарин Рамазанов и, бережно поглаживая кожу шершавой, огрубевшей ладонью, с притворным удивлением говорил: «Смотрите, товарищ командир, он у вас опять мокрый. Давайте я выверну наизнанку и просушу». На этот раз Рамазанов по каким-то причинам замешкался. И вдруг Зарема шагнула к Демину и взяла из его рук шлемофон.

– Вам выдадут? – запальчиво воскликнул Пчелинцев, не обративший внимания на эту маленькую сцену. – Да за что же? За победу над врагом? А вы разве забыли афоризм: победителей не судят? Это же сама царица Екатерина Потемкину когда-то сказала.

– Мало ли что, – проворчал Демин. – Потемкин был граф, а я всего-навсего командир авиационного звена.

– Да ведь это выше любого графского титула, – тихо улыбнулась Зарема.

Демин благодарно на нее посмотрел, вздохнул и зашагал на КП.

Когда он спустился по узким затоптанным ступенькам вниз, летчики их эскадрилья были уже в сборе. Они сидели в наиболее просторной половине землянки. В центре круглолицый майор Колосов и мрачный, с угрюмым, непроницаемым лицом полковник Заворыгин. Чичико Белашвили стоял над грубо сколоченным столом и, свирепо вращая белками глаз, потрясал зажатыми в кулаке кожаными перчатками. Громкие, гневные слова наполняли землянку. Маленькие усики топорщились над верхней губой Белашвили, как у сердитого кота. Красные пятна проступали на полном лице, и оно лоснилось, как спелое яблоко. Увидев входящего в землянку Демина, он задохнулся от гнева и на несколько мгновений даже потерял дар речи. Потом голос его стал тоньше и пронзительнее.

– Вот он и сам явился, своей собственной персоной. Герой нашего времени, Печорин, так оказать, – с каким-то наслаждением причмокнул Чичико языком и вдруг снова взорвался: – Не полечу я больше с ним на задание товарищ полковник. Что такое, на самом деле?

Я командир эскадрильи или он? Ва! Я ему приказываю: «Идем на обратный курс», – а он мне в ответ: «Чичико, я сейчас». Можно подумать, мы на земле, и он у меня на шашлык куда-то отпрашивается. Скажи какой, пожалуйста. Строй бросил, приказ командира нарушил, себя и ведомых поставил под огонь. Я сам видел, как возле их кабин снаряды рвались. Никто ему возвращаться назад к цели не разрешал. Да за такую самодеятельность по законам военного времени… – Чичико слизнул языком сухие губы и не договорил. Он лишь вопрошающе поглядел на полковника Заворыгина. А тот вдруг поднял загорелую руку и с силой ударил по шершавой поверхности стола: