Генерал Ермолов - Татьяна Беспалова

С того времени как они покинули Грозную, Фёдор ни разу не брился. У него отрастала густая, чернющая борода. Мажит посмеивался над ним, называя беглым семинаристом. Фёдор злился, бил товарища жёсткими ножнами Митрофании по угловатым лопаткам:

— Получи на орехи, укротитель псивого ишака?!

— Ишак — зверь полезный, — не унимался Мажит. — А что псивая масть у него — то не погано совсем. Ишаку быть красивым не надо. Ишак хорошо по скалам умеет лазить. С камушка — на камушек, вниз в ямку — наверх из ямки, прыг-прыг!

— Отстань, грамотей, я тоскую!

— Это хорошо! — не унимался Мажит. — Это ты правильно тоскуешь, но зря.

— Как это так? Эх, завираешься ты, грамотей. Видно, от учения ум за разум зашёл.

— А я всё видел, видел, видел! — Мажит хохотал, откидываясь назад в седле и высоко задирая ноги, обутые в новейшие чувяки, подаренные Лорсом вместе с ишаком.

— Эй, ты! Не шуми! — смущался казак. — Не то все лисицы с окрестных гор сбегутся и покусают твоего псивого скакуна, не отобьёсси. Ты лучше растолкуй мне про твою сестру!

— Что растолковать?

— Почему не едет с нами по дороге, подобно мирной страннице? Почему в лесу прячется? Почему в седло не садится, а милые ножки свои утруждает? И главное: как ей удастся пешим ходом, по кручам да буреломам достичь места ночлега одновременно с нами?

— У неё свои пути. Говорил же я тебе — странная она. А что к месту ночлега вовремя придёт, так то — не обязательно! Она могла и в другую сторону отправиться. Эх, легковерен же ты, казак!

— Нет! Она не обманет, — буркнул Фёдор. — Обещала ведь.

— Мы с тобой — мирные путники. Совершаем хадж. Ты — господин на лихом скакуне, я — твой слуга. Какое нам дело до женщин и их капризов? Кто из них хочет шёлковой чадрой покрываться, а кто пращой размахивать. Вот только не очень-то ты на правоверного мусульманина походишь. Я бы тебя скорее за беглого семинариста принял. Видел я таких в Тифлисе, когда гостил там у брата моей матери. Но только ты человек порядочный, о да! В кабаки не ходишь, пьяным в канаве не валяешься...

— Довольно хаять христианскую веру! — и Фёдор снова хлопнул Мажита ножнами поперёк спины.

— Ай! Больно, Педар-ага! Ай, больно, больно! Тогда всю правду скажу! Хоть и порядочный ты, но тоже не без греха!

— Молчи! — багровел Фёдор.

— Молчу, молчу. Вот только Аллах всё видит, всё знает...

— Молчи, изувер!

Фёдор стыдился и мужицкого греха своего и того, что с того памятного утра на берегу Терека не только ни разу не прикоснулся к жене, Марусе. И вспоминал-то о ней и о детях лишь изредка да урывками. Но самым страшным было не это. С ужасом ловил себя казак на горьких мыслях о непозволительности для православного христианина иметь более одной жены.

— А ты не так об этом размышляй, — Мажит словно угадывал его мысли. — Ты посмотри на ваших урусов.

Все — и офицеры, и солдатня — женятся на наших женщинах, но не по правилам вашей церкви, а по законам шариата. И ничего — совесть их спит крепко, зато дети родятся во множестве.

— Они другие, они с России...

— А вы, казаки, разве не урусы?

— Мы — русские, однако наша вера не дозволяет совершать такое. Да и Маша моя, чумовая она, сильно ревнивая... не ровен час руки на себя наложит, коли узнает. Как я-то тогда жить стану?

* * *

Так они путешествовали весь день, не встретив ни единого путника. Ущелье, по которому пролегала дорога, становилось всё уже, горы — выше и угрюмей. На невообразимой высоте, на поросших травой склонах, то тут, то там курились дымы небольших селений. Фёдор, сколько ни всматривался, не разглядел ни единой тропы, открывающей доступ к этим высотам. Отвесные скалы громоздились над дорогой, угрожая в любую минуту обрушиться на головы путников смертоносным камнепадом. Иногда сонная отара, ведомая суровым пастухом, преграждала им дорогу. Мажит весело голосил, щёлкая нагайкой. Горное эхо, несчётное количество раз вторило его звонкому голосу, соединяя его с неумолчным рёвом Терека, отрывистым блеянием отары и басовитым лаем пастушьих псов. Ушан заливисто лаял, норовя ввязаться в весёлую потасовку с собратьями. Ловко перепрыгивая с валуна на валун, пёс разгонял пугливое стадо, добродушно прихватывая овец за мохнатые бока.

Они шли всё время в гору. Отвесные скалы с обеих сторон всё ближе подступали к дороге. Терек, зажатый их каменными боками, низвергаясь каскадами брызг, в хлопьях пены, прокладывал себе путь через теснину.

Впереди, на фоне густой синевы небес, уже виднелась огромная сахарная голова Казбека.

Фёдор увидел мост, высокий утёс, омываемый с трёх сторон бурными водами Терека, крепость на вершине утёса, остатки древнего акведука, дорогу под сводом скал, ведущую к Тереку. Крепость, это и был Дарьял, располагалась посредине участка возделанной земли. Фёдор ясно видел движущие в беспорядке фигурки людей — пеших и всадников. Видел дымы выстрелов.

— Там недоброе творится, Педар-ага, — настороженно молвил Мажит.

— Вижу.

* * *

Она ждала их в том месте, где в самом сердце скалы природа сотворила арку шириной шагов в десять. Едва вступив под её гулкие своды, Фёдор приметил лёгкое движение справа и впереди. Словно горный дух, накрепко прикованный к скале, вздохнул печально полной грудью.

— Аймани? Ты ли? — робко спросил Фёдор.

— Не ходите дальше, — был ответ. — Там бой, кровь.

Словно в подтверждение её слов грянул пушечный залп. Стены крепости окутали дымы. На головы путников со свода арки посыпались мелкие камушки.

— Другого пути нет, ведь так? Или ты знаешь тропу в обход Дарьяла?

Вместо ответа она лишь жестом руки приказала следовать за собой. Аймани стала другой. Будто это не она сидела в Лорсе на крыше денника, не она, другая обнимала его ночью. Впрочем, что помнил казак Фёдор Туроверов о той ночи? Горячечный дурман шёпота и прикосновений? Чувства — вожделение, надежду, нежность, страх, вину, ревность и снова нежность, и боль утраты.

Они свернули с дороги. На минуту Фёдору почудилось, будто Аймани намеревается лезть вверх по отвесному склону.

— Придётся спешиться, — бросила она, не оборачиваясь.

Через мгновение стремительная фигура воительницы исчезла за выступом скалы. Мажит и Фёдор последовали за ней. Между скал обнаружился узкий, невидимый с дороги проход. С яркого предвечернего солнца они вступили в полумрак. Отвесные скалы смыкались над узкой тропой, препятствуя проникновению солнечных лучей. Дно лощины было сплошь усеяно камнями. Чахлые струйки мутной водицы сочились меж ними, торопясь слиться с мощным телом Терека. Фёдор пробирался между обломками валунов, поминая недобрыми словами горных духов и умоляя Соколика беречь ноги. Туман же мчался по скользким камням во всю прыть, как но гладкой дороге. В полумраке расщелины Фёдор ясно мог различить его посеребрённые уши и подвижную белую кисточку хвоста. Аймани и вовсе скрылась из вида. И Фёдор, и Соколик — оба начали выбиваться из сил, пытаясь поспеть за неутомимым Туманом и его наездником. Проход становился всё уже. Время от времени приходилось протискиваться между острыми выступами скал. Казалось, ещё немного — и злая гора раздавит их в своей горсти, как давит неразумное дитя в кулачке спелую сливу.