Стезя смерти - Надежда Попова

Трактир, куда этим вечером господин дознаватель направился в сопровождении Бруно, назывался «Веселая кошка», однако все, поминая старое двухэтажное строение неподалеку от университета, просто говорили «у студентов», и каждый, кому было до этого дело, понимал, о чем речь. Существовало, правду сказать, и еще одно именование, распространенное среди жителей Кёльна, и какой-то шутник даже подправил жирным углем вывеску, дав трактиру нелегитимное имя «Веселый еретик»[45].

Держатель этого местечка некогда разумно рассудил, что задирать цены нет смысла, и вскоре к этому самому близкому к месту учебы и самому дешевому при том заведению потянулись слушатели Кёльнского хранилища знаний; в результате вот уже не первый десяток лет трактирчик не то чтобы процветал, однако держался на плаву куда увереннее прочих благодаря своим постоянным посетителям.

– В этом месте есть несколько правил, – обмолвился Бруно, когда до «Кошки» оставалось два поворота улицы. – Во-первых, никаких драк внутри.

– Хорошее правило, – заметил он с усмешкой.

– И второе – по возможности не привлекать к разборкам с посетителями городскую стражу; официально этот трактирчик к университету не имеет ровно никакого касательства, однако кой-какие обычаи университетской общины в него перенесены, скажу так, негласно.

Некоторые из них придется подправить, мысленно возразил Курт; если и теперь в ответ на его вопросы ему начнут проповедовать ценности студенческих традиций, у него не останется иного выбора, кроме как, поправ установленные хозяином законы, припомнить corpus juris legitimum[46]. Правда, этого он был намерен избежать по двум причинам: во-первых, к явным нарушителям устоявшихся обыкновений отношение всегда и везде крайне неприязненное, вне зависимости от их правоты, а во-вторых, подобный поворот событий, когда у майстера инквизитора его должность останется единственным способом давления, будет означать, что словесную брань с кучкой студиозусов он проиграл…

– И последнее, – перехватив его руку, уже протянувшуюся к двери, добавил Бруно. – У меня среди этих людей не так чтоб друзья, однако – приятели есть; поумерь, Бога ради, свой пыл, не рассорь меня с ними.

Курт на мгновение приостановился, чувствуя, как с губ срывается очередная шпилька, и понимая, что сутки мирного сосуществования с его подопечным оказались тяжким испытанием для его добродетели.

– Если твои приятели не разделяют твоих симпатий к тайным обществам, все пройдет тихо, – не сумел удержаться он, снова в ту же секунду начав корить себя за несдержанность и едва удерживая себя теперь от того, чтобы извиниться; и тот факт, что Бруно вновь все снес незлобиво, лишь добавил камень к той груде тяжести, что скопилась на душе.

– Тайные общества, – почти хладнокровно откликнулся подопечный, – это традиционное развлечение студентов, посему тебе просто придется сделать над собой усилие.

Не дожидаясь продолжения их столь приятной беседы, Бруно толкнул дверь, входя, и Курту ничего не оставалось, как просто молча шагнуть следом.

Первый этаж оказался малолюден, и, стоило ему прикрыть дверь за спиною, к вошедшим обернулись все присутствующие. Курт замер на пороге, оглядывая ожидающие лица и видя, как на большинстве из них простое любопытство сменяется либо разочарованием, либо неприязнью, либо всего лишь равнодушием, а из-за дальнего стола тихо донеслось во внезапно возникшем всеобщем безмолвии:

– Оп-паньки; вот так люди…

– Déja-vu, – пробормотал Курт себе под нос, перехватив взгляд своего подопечного; тот невольно усмехнулся, вряд ли уразумев сказанное, но поняв смысл, и кивком указал на пустующий стол у стены.

– Хоффмайер, сегодня тебя хозяева без поводка не пустили? – донеслось им в спину. – В чем проштрафился? На ковер наделал?

– Отвали, – шикнул тот, не оборачиваясь, и Курт приподнял бровь в напускном удивлении:

– Приятели у тебя тут, ты сказал? Взглянуть бы тогда на твоих недругов…

– Посмотрите в зеркало, – едва слышно пробормотал некто за соседним столом, и Курт круто развернулся, вперив взгляд в наглеца; тот снес горящий взор господина дознавателя безмятежно, не отрывая губ от поразительно чистой кружки, и, выдержав довольно долгую паузу, чуть приподнялся, несколько нетвердо держась в полувертикальном положении, изобразил поклон и отодвинул кружку в сторону. – Герман Фельсбау. Вы меня разыскивали, насколько я слышал?

– Объяснись-ка, – потребовал Курт, остановившись напротив, и, упершись в стол кулаками, склонился к столь нежданно разыскавшемуся свидетелю; тот пожал плечами:

– А что тут объяснять, майстер Гессе? Вы опросили почти всех соседей, стало быть, вам нужен и я, а со мною вы до сей поры не побеседовали, а это значит…

– Ты понял, о чем я.

– Так и здесь разъяснять нечего, – по-прежнему спокойно ответил студент и, перехватив взгляд Бруно за спиной Курта, махнул чуть пошатывающейся рукой: – Не делай мне страшные глаза, Хоффмайер, я не собираюсь дерзить твоему начальству. Вы, майстер инквизитор, для него в этом заведении самый страшный недруг, ибо нет ни одного острослова, которому не пришло бы в голову поерничать на предмет «пса псов Господних». Просто не обращайте на них внимания; чего вы хотите от прогульщиков с юридического факультета?

– Молчал бы, кошкодав, – лениво отозвался упомянутый остряк с дальнего стола; Курт вопросительно округлил глаза, усевшись напротив Фельсбау и глядя на него с ожиданием, и тот пояснил, придвигая к себе полупустую, судя по звуку, бутылку и доливая в кружку доверху:

– На старших курсах мы допущены к препа… рированию животных, – выговорил он с некоторым усилием. – Опять же, нет ни одного обладателя сомнительного чувства юмора, кто не прокатился бы на тему «чернокнижников», «кошкодавов» и прочего, а также анекдотцев в духе «вчера слушатели медицинского факультета, изучая латынь, случайно вызвали дьявола»…. Будущие адвокаты упражняются в придирках; что с них возьмешь…

– А ты полегче, – с нескрываемым злорадством посоветовал его оппонент, – сейчас твою задницу не прикрывает секретарь-приятель, его б собственную теперь бы кто прикрыл.

– Linguae tempera[47], – вдруг утратив спокойствие, процедил сквозь зубы Фельсбау, не поднимая головы, и от другого стола тихо донеслось:

– В самом деле, не стебался б уж хоть над покойником…

– Вот, твою мать, вам воплощение принципа «о мертвых только хорошо»; жил дерьмо дерьмом, а как помер – так тотчас в статусе неприкосновенных… Тоже, что ль, сдохнуть, чтоб вдруг столько приятелей появилось?

Фельсбау резко поднялся, так что тяжелая деревянная скамья, задетая ногой, со скрипом отъехала назад, оставляя на каменном полу полосы, прочерченные ножками.