Последние из Валуа - Анри де Кок

На лестнице в это время находился один из пажей госпожи Екатерины – Урбан, кузен графа д'Аджасета, друга Луиджи Альбрицци, которого мы видели на обеде у Ле Мора. Урбан, при виде старого лакея, начал спускаться, беззаботно напевая что-то себе под нос; Пациано же, напротив, стал подниматься.

Естественно, что, двигаясь в противоположные стороны, паренек и старик в какой-то момент сблизились. Они не обменялись ни словом, даже не посмотрели друг на друга, так и продолжали: первый – спускаться, второй – подниматься.

Вот только когда один из них оказался внизу, под перистилем, а второй вверху, у двери своей спальни, паж и слуга тотчас же вытащили, каждый из своего кармана, то, чем они обменялись при мимолетном сближении. Урбан получил записку, написанную несколькими минутами ранее Пациано, старик-флорентиец – полный золотых экю кошель.

Что это означало? Боже мой! Да просто то, что если госпожа Екатерина имела шпионов для того, чтобы узнавать, что происходит у госпожи Елизаветы, то и некто другой из числа тех, кого мы уже знаем, имел своих шпионов, дабы узнавать, что предпринимает госпожа Екатерина.

Тому же, что Пациано, казавшийся таким беспримерно верным слугой, изменял своей госпоже, тоже не следует удивляться: он любил золото так страстно, что готов был за него пойти на все!

Оказавшись в Париже, Тофана взяла для себя за правило раз в неделю, обычно в пятницу утром, приезжать в закрытой карете к графу Лоренцано – узнавать, как идут дела у ее сыновей.

В эту пятницу, 15 июня, она была встречена графом с выражением величайшей радости.

– Что случилось? – спросила она.

– Нечто, осчастливившее меня до такой степени, что я уже четыре дня сгораю от нетерпения сообщить вам это.

– Почему же вы не приехали ко мне?

– Да, наверное, мне так и следовало поступить, но буду откровенен: эти четыре дня пролетели так быстро и в таких удовольствиях, что для друзей я не смог выкроить ни единой свободной минуты.

– Да что же случилось?

– Маркиз Альбрицци в Париже!

– Маркиз Альбрицци?

– Ну да, мой шурин, который уехал в Америку вскоре после моей свадьбы с его сестрой.

– Вот как! И что же?

– Ну, ведь вам, Елена, известно, что я несколько опасался его возвращения… опасался объяснений относительно… кончины Бьянки, которую он так горячо любил.

– Любил так горячо, что отдал ей все состояние. Ну и? Луиджи Альбрицци вернулся из Америки и…

– И привез оттуда несметные сокровища. А главное – он, по всей видимости, даже не догадывается о том, что было причиной смерти его сестры.

– А сокровищами он, вероятно, намерен поделиться с вами?

– Положим, я в них и не нуждаюсь, но он, по своему великодушию, конечно, не преминет оказать мне, его единственному родственнику, своего расположения.

– Естественно! Но, как вы и говорите, лишь до того момента, пока не узнает, что именно вы убили его сестру.

– Елена!

– Что? Разве мы не одни? Боитесь, что нас могут подслушать?

– Нет, но все-таки излишне…

– Называть вещи своими именами? Хорошо. Отныне я не буду этого делать, дабы вас не смущать. И где же вы встретились с вашим шурином?

– На обеде, который я давал для нескольких вельмож у Ле Мора. Граф д'Аджасет, один из его друзей, у которого он остановился, приехав в Париж… О, моя дорогая, маркиз имел ошеломительный успех на этом обеде, он и его товарищ шевалье Базаччо.

– Базаччо? Это еще кто такой?

– Неаполитанец, который, как и Луиджи, вернулся из Америки миллионером!

– Ого! Миллионером!

– Да, миллионером. Альбрицци и Базаччо богаче многих королей и настроены самым чудесным образом потратить привезенное из Флориды золото.

– Не стану ставить под сомнение намерения этих господ, но… Маркиз уже предоставил вам свидетельства своей щедрости по отношению к вам лично?

– А как же! Так и сказал: «Все, что я имею, мой друг, принадлежит и вам тоже! Все!» Но, поблагодарив его за великолепные подарки, я все же решил повременить с их немедленным использованием. Все-таки при дворе меня считают очень богатым, так что было бы неосторожно с моей стороны…

– Считают… Но разве вы таковым не являетесь?

– Благодаря вам, моя дорогая Елена, благодаря вам я, вероятно… Но, если это возможно, мне бы не хотелось беспрестанно прибегать к вашему кошельку. Какого черта! Он ведь не неисчерпаемый, ваш кошелек!

– Вам-то об этом к чему беспокоиться?

– Да я и не беспокоюсь, но… Боже мой, разве вы не понимаете, Елена? Мои расходы огромны, колоссальны, и если мне представляется возможность пожить не за ваш счет, а за счет другого, то почему бы мне этой возможностью и не воспользоваться?

– Понимаю: вы – человек совестливый.

– По крайней мере – осторожный!

– Да ради бога! Берите золото у маркиза Альбрицци, брата вашей жены… раз уж он, единожды позволив себя обобрать, готов дать вам шанс обобрать себя снова! Мне останется больше для Марио и Паоло!

– Хе-хе! Странная вы все-таки женщина, Елена, – гневаетесь там, где другие бы радовались.

– Гневаюсь? Вовсе нет! Разве что удивляюсь, сравнивая себя с вами, Лоренцано – себя, которую вся Италия считает чудовищем, – и видя, что, каким бы чудовищем я ни была, вы – чудовище еще большее.

– В каком это отношении, моя дорогая?

– А в том, что я бы на вашем месте, отравив свою жену… присвоив ее деньги… не вела бы себя так малодушно.

– Малодушно?

– Да, малодушно, так вы готовы жить на средства брата своей супруги, который столь добр – и столь глуп! – что даже не догадывается, что вместо того, чтобы давать вам свое золото, он должен вырвать из вашей груди сердце!

Лоренцано сделался мертвенно-бледным.

– Вы очень суровы, моя дорогая, и крайне жестоко меня наказываете, перекладывая на меня слишком тяжкую для вас ношу.

Тофана пожала плечами.

– Где вы видели, что эта ноша слишком тяжка для меня? – спросила она. – Два года назад, предложив вам взять в ваш дом моих сыновей, выдавать их за ваших племянников, заниматься их воспитанием, я вам сказала: «Окажете мне эту услугу – и я сделаю вас богатым». Вы согласились, и, благодаря вашим усилиям, сегодня Марио и Паоло являются пажами королевы Франции, у них есть имя, будущее. Вы, со своей стороны, выполнили условия нашего соглашения, зачем же вы мешаете мне выполнять мои? Вы хоть представляете, чего мне стоит покрывать ваши расходы? Но хоть раз упрекала я вас в расточительстве? Хоть раз на что-то жаловалась? Напротив, мне нравилось смотреть на то, как вы тратите мое золото… золото, которое я собирала двадцать лет и которое лежит у меня бесполезным грузом. Как я потрачу его, когда вынуждена вечно жить в тени? Впрочем, поступайте как знаете, Лоренцано. Вероятно, вы даже и правы: наверное, я действительно была к вам слишком сурова. Простите меня!