Где-то в Краснобубенске... - Андрей Рябов

Шкрябов достал бутылку и пластиковые стаканчики. Молча разлил.

— Да кто такой этот Самурайский! — не выдержал Мраков. — Откуда он взялся на нашу голову!

— Из управления перевели, — ответил Шкрябов. — Все беды оттуда.

— Вот возьму и напишу президенту! — Мраков выпил. — Пусть разберётся!

— Напиши, Витя, напиши. Только сперва дай мне прочитать, я ошибки грамматические исправлю. А то неудобно, всё-таки сам президент читать будет!

— Смеёшься? — захмелевший Мраков с угрозой придвинулся к другу.

— Смеюсь, — легко согласился Шкрябов. — Что ещё остаётся делать? Не такая уж большая сумма — двести пятьдесят американских рублей. Справимся.

— Сам справляйся! — Мраков ожесточился. — У меня лишних денег нет!

— А деньги лишними вообще никогда не бывают, — Шкрябов закурил, развалился на диване. Диван обиженно застонал.

— Не дам ни копейки! — решил Мраков.

— Дурак! — пожал плечами Шкрябов. — Гибкости в тебе нет.

— Ты зато… гибкий слишком. Как этот… солитёр!

— Говори, да не заговаривайся! — обиделся Шкрябов. — Друзья так друзей не называют!

— Друзья? Ну-ка, ну-ка…

— А ты что, мне не друг?

Мраков поднялся, Шкрябов вжался в диван…

Ситуацию разрядил мелодичный голос красотки Лапочкиной:

— Мальчики! Вы здесь?

— Здесь мы, здесь! — заорал Шкрябов, прикрываясь рукой. Мраков, отвернувшись, тяжело опустился на продавленную спину своего бессловесного товарища. Диван ответил радостным всхлипом.

— Я сейчас оформляла рейс из Ташкента! — тараторила Лапочкина. — Они идут-идут, а я стою-стою! Кушаков говорил — деньги давай! Деньги этому, как его, Самурайскому!

— Набрала?

— Как тебе сказать?

— Скажи как есть.

Красотка Лапочкина протянула вперёд свои модельные руки, по какой-то роковой ошибке облачённые в зелёные рукава таможенного кителя:

— Деньги почему-то не дали. Но я так просто не сдаюсь! Вот редька, а вот корень какой-то. Узбек сказал, что он не знает название этого корня. В смысле, на русский перевести не может…

— Хрен, — тихо сказал Мраков.

— Не ругайтесь, мальчики, — пропела красотка Лапочкина.

— Никто не ругается! — деловито заметил Шкрябов. — Хрен — это овощ! Огородное растение. Землю отряхни…

— Интересно, — задумался Мраков. — А сколько может всё это стоить?

— Что — всё это? — не поняла красотка Лапочкина.

— Ну, это, — Мраков нарисовал руками в воздухе воображаемый круг. — Хрен с редькой.

— На двести пятьдесят долларов не потянет, — сообразил Шкрябов. — Да и Самурайский обидится.

— Нечего обижаться! — не согласился Мраков. — Овощи тоже в копеечку влетают. Кто виноват, что узбеки к нам ананасы не везут?

— Ананасы, редька — один хрен! — сказал Шкрябов. — На американские рубли не похожи! Нет, Витя, овощи не прокатят!

— У меня больше ничего нет! — пискнула красотка Лапочкина. На всякий случай она вывернула карманы своего кителя. Мраков оценил грациозный жест.

— А ничего больше и не надо!..

Свидетели, в число которых входили Кушаков, а так же секретарша Самурайского Леночка, долго, в красках рассказывали фантастическую историю. Инспектор Мраков, не обращая внимания на возмущённое блеяние посетителей, томящихся в очереди к начальнику таможни, по киношному толкнул ногою дверь в кабинет Евгения Робертовича, вошёл и швырнул на массивный стол из карельской берёзы два предмета. Хрен и редьку. Самурайский, опасаясь возможного теракта, отважно рухнул на пол, устланный дорогим ковром. Присутствующие, включая чучело шимпанзе, подаренное Евгению Робертовичу африканскими коллегами из Нигерии, застыли в немой сцене.

Мраков икнул и, пошатываясь, покинул приёмную…

Через три дня его уволили. За поведение, несовместимое со светлым образом российского таможенника…

Они сидели на кухне в малогабаритной квартире Шкрябова, пили. После увольнения почти все сослуживцы отвернулись от Мракова. Некоторые, на всякий случай, даже не подавали ему руки, боялись Самурайского. Мраков их не винил.

— Натворил ты делов, Витя! — говорил Шкрябов. — Ох, натворил!

Мраков тяжело вздыхал.

Шкрябов тоже опасался мстительного Евгения Робертовича, но от Мракова не отшатнулся. Всё-таки, они были друзьями.

— Диван твой на помойку выкинули, — Шкрябов разлил остатки водки по стаканам. — Сразу, как только ты ушёл…

В дверь настойчиво позвонили.

— Кого-то ждёшь? — встрепенулся Мраков.

Шкрябов пожал плечами.

На пороге стояла симпатичная девушка в облегающей кофточке и белоснежных шортах.

— Здравствуйте! — девушка широко улыбалась. — Скажите, а вы верите в Бога?

Шкрябов задумался.

— Так что? Верите ли вы в Бога? — задорно повторила девушка.

— Вы хотите услышать ответ прямо сейчас? — девушка Шкрябову понравилась. — Может, зайдёте? Мы с товарищем сидим одни. Интересно обсудить этот вопрос…

— Нет-нет, — заторопилась нечаянная посетительница. — Лучше вы к нам приходите с товарищем. Мы — свидетели Иеговы, наш дом находится…

Шкрябов захлопнул дверь.

— Кто приходил? — спросил Мраков.

— Никто, — ответил Шкрябов. — Ошиблись квартирой. Давай выпьем, Витя. За тебя.

А вы пробовали в наше непростое кризисное время устроиться на работу? А вы? Нет, не тогда, когда вам чуть больше двадцати, вы полны сил, энтузиазма и пустых иллюзий. А тогда, когда ваши мысли обрели кажущуюся стройность, походка сделалась замедленной и подчёркнуто солидной, а вашими лучшими друзьями незаметно стали продавленный диван в большой комнате и равнодушный одноглазый телевизор. Да-да, я говорю о себе, достаточно заурядном сорокачетырёхлетнем мужчине, напрасно причисляющим себя к несуществующему в России среднему классу.

Когда-то, очень-очень много лет назад, мне посчастливилось учиться и закончить без особого блеска, но и без сокрушительных провалов (в виде многомесячных «хвостов» и досрочного отчисления) экономический факультет ЛГУ. Кому сегодня что-либо поведает эта аббревиатура? В восьмидесятые же годы прошлого столетия её знали все. Впрочем, нет, не все. Как минимум один индивидуум, старшина рядового отделения милиции Приморского района Дудаков, никогда о ней не слышал (что, заметим, наверняка не мешало ему слыть самодостаточным человеком).

Как-то раз возвращались мы после просмотра на стадионе наинуднейшего футбольного матча первенства СССР «Зенит» — «Таврия» и меня, вместе с такими же болельщиками-молокососами, загребли в «ментовку». То ли мы громко пели, то ли тихо ругались — сейчас уж и не припомню. Строгий мордатый лейтенант, окинув нас брезгливым взглядом, приказал своему подчинённому, коим оказался рыжеволосый старшина Дудаков, переписать наши персональные данные. По всей видимости, для организации в отношении нас неких поучительных репрессий.