Где-то в Краснобубенске... - Андрей Рябов

Добравшись до моей скромной персоны, старшина погрыз дешёвую шариковую ручку и устало поинтересовался:

— Фамилия, имя, отчество.

— Сергеев Андрей Александрович.

— Адрес?

Я продиктовал название улицы и номер дома в далёком спальном районе.

— Работаешь, учишься?

— Учусь.

— Где?

— В ЛГУ.

Дудаков, высунув кончик грязно-розового языка, старательно занёс в протокол три буквы. Было заметно, что правописание не является его сильным качеством.

— Номер?

— Чего номер? — я опешил.

— Номер твоего ЛГУ! — слегка раздражаясь, пояснил мент.

— Нет никакого номера! — я продолжал недоумевать.

— Так не бывает! — раздражение Дудакова заметно усилилось. — Номер должен быть обязательно!

И тут до меня дошло. Старшина перепутал ЛГУ с ПТУ! Ленинградский Государственный университет имени А. А. Жданова с профессионально-техническим училищем. ПТУ, а проще, «путяги», действительно все имели номера. Например, в 42-ом готовили поваров.

Сдерживая смех, я посоветовал:

— Пишите «тринадцатое»!

Дудаков удовлетворённо кивнул и коряво вывел рядом с буквами «ЛГУ» цифру тринадцать. Не исключаю, что через неделю-другую в ПТУ № 13 пришла «телега» из органов, живописующая «подвиги» ученика Сергеева и требование со всей принципиальностью разобрать его поведение на комсомольском собрании таких же как он недоумков.

Но мы отвлеклись. Итак, усвоив в течение пяти весёлых студенческих лет, массу бесполезных и полезных вещей, я вышел за ворота «альма матер». К бесполезным вещам я причислял политэкономию социализма, истмат с диаматом, а также историю КПСС. К безусловно полезным относились приобретённые навыки разливать водку в подъезде по булькам, занюхивать порцию спиртного «мануфактуркой» (то бишь, рукавом пиджака или куртки), охмурять простодушных первокурсниц в общаге и чётко представлять последовательность приёма лекарств в случае лёгкого венерического заболевания.

Несмотря на хромую поступь перестройки и демократизации общества, в той жизни ещё оставалась такая отрыжка социалистической системы образования как распределение. То есть вчерашних студентов не просто тупо вышвыривали на улицу, а ещё и предоставляли им какое-никакое рабочее место. Так я оказался в шикарном заведении под названием «Ленгипролестранс». Сей проектный институт, как и прочие проектные институты на всём пространстве Советского Союза занимался какой-то лабудой, то есть не занимался ничем. В видимость работы энергично включился и я. Благо, это оказалось нетрудно. Правда, тисканье в кладовке молодых сослуживиц, пьянки на дежурствах в составе добровольной народной дружины и обязательные посещения овощебазы быстро набили оскомину. Вид затрапезных советских инженеров настойчиво отбивал охоту связывать с «Ленгипролестрансом» (или, как многие его называли — «ЛенГИБЛОлестрансом») свою жизнь. В результате, спустя пару лет, мною овладела непреодолимая тяга к перемене мест. Рабочих мест. В одна тысяча девятьсот восемьдесят девятом году перед молодым человеком, в меру прекрасным и не совсем уж безмозглым, открывались все пути-дороги. Можно было поступить в кооператоры и попробовать заняться пошивом безобразных курток ядовитой расцветки или «варить» джинсы. Можно было записаться ландскнехтом в нарождающиеся бандитские войска. Можно было, в конце концов, наплевать на охватившую меня тягу и остаться куковать в тёплом, безмятежном «Ленгипролестрансе». На семейном совете с мамой, отцом и старенькой бабулей мы рассмотрели все вышеназванные варианты. Кооперативы отпали сами собой по причине противоестественного роста обеих моих рук из места, находящегося пониже спины. «Ленгипролестранс» всем казался тупиковой ветвью развития, а про бандитско-рэкетирские мечтания папа сурово предложил даже не заикаться. Слово «таможня» возникло спонтанно. Знакомый папиного знакомого немного знал человека, занимающего в Авиационной таможне Ленинграда значительный пост. Я тут же высказал сомнение по поводу такого неопределённого знакомства. Знакомый знакомого! Тоже мне, «блат»! А без «блата» во времена развитого социализма устроиться в приличное место не было никакой возможности. Таможня же, по моему глубокому убеждению, безусловно, являлась таким приличным местом. Справедливости ради стоит отметить, что мои познания о таможне этим убеждением и ограничивались.

Несмотря на вполне оправданный скепсис в отношении собственных перспектив, через каких-нибудь десять дней я уже сидел в отделе кадров той самой Авиационной таможни и строчил заявление с просьбой о приёме на работу в качестве инспектора. Начальник отдела кадров поглядывал на меня благосклонно, с каждой минутой развеивая мои сомнения в значительности папиных связей. Покинув гостеприимный кабинет, я столкнулся в коридоре с упитанным парнем примерно моего возраста.

— Не подскажете, где здесь отдел кадров таможни?

Я махнул в сторону только что закрывшейся за моей спиной двери:

— Устраиваться на работу?

— Да, а вы?

— Я, похоже, уже. Будем знакомы, — я протянул парню руку. — Андрей.

— Веня Самусев.

— Ладно. До встречи на службе.

А через неделю главный кадровик уже представлял меня новыми сослуживцам. Днём позже в коллектив влился Самусев. Друзьями мы, правда, не стали. Веня оказался скрытным, себялюбивым и патологически злопамятным. Собственно, мне было наплевать. На таможне работало много вполне компанейских, весёлых людей, с которыми довольно быстро удалось найти общий язык. И потекло время…

День за днём, год за годом… Не отрываясь надолго душой и телом от питерского аэропорта, я пережил вместе со страной массу интригующих событий: ГКЧП, развал Союза, кучу всевозможных честных и нечестных выборов руководителей разных рангов, расстрел Белого дома, дефолт, премьер-министра по кличке Киндер-сюрприз, а так же выход на мировую арену Великого и Ужасного ВВП. Да, кстати, аэропорт, оставаясь питерским, тем не менее, сменил прописку, переехав из Ленинграда в Санкт-Петербург. Параллельно с этими катаклизмами бурно развивалась и моя жизнь. Я успел жениться, родить сына (не сам конечно, но с помощью жены), развестись, жениться во второй раз. Карьера моя продвигалась значительно успешнее личной жизни. Трудился я видимо неплохо, поэтому к середине «нулевых» годов удобно расположился на должности заместителя начальника одного из постов Авиационной таможни, а на мои погоны с шумом от открываемых бутылок шампанского упали блестящие звёзды полковника таможенной службы. Отношения с руководством были прекрасными, подчинённые меня уважали, а некоторые даже побаивались. Я наслаждался заслуженным финансовым благополучием и полагал, что из аэропорта меня могут вынести только вперёд ногами. И тут всё начало рушиться. После подковёрных интриг уволили благоволящего ко мне начальника таможни, за ним потихоньку слили всех его замов. На руководящие должности пришли редкостные орангутанги, но самое страшное, что какими-то неведомыми путями к руководству таможни прорвался тот самый Веня Самусев. За прошедшие годы он располнел, облысел и стал ещё более злопамятным. Я же, как выяснилось впоследствии, лет десять тому назад в какой-то не совсем трезвой беседе выразил сомнения в его сексуальной ориентации. То, что в итоге я оказался совсем недалёк от истины, никак не повлияло на мою судьбу. Она была предрешена. Язык мой — враг мой! Я знал это всегда, но не думал, что прав до такой степени.