Мой бывший бывший-2 - Джина Шэй

К моему удивлению ждет меня тут не Вика, намекающая, что пора бы и честь знать, а Светлана.

— За мной пришел Козырь, — сообщает она по какой-то причине мне, — ждет меня у дверей и уже три СМС-ки мне угрожающих послал. Мне пора и все-такое. А не то Козырь разберет сие здание по бревнышку, и сами будете виноваты, что вовремя меня отсюда не вытолкали.

— А Вика?

— Она уснула, — Клингер смущенно морщит нос, уводя глаза в сторону, — там, внизу. Кажется, я её слишком напоила. Ну, или кто-то вытрепал ей нервы, и они объявили сонную забастовку. Не знаешь, кто бы это мог быть?

Ну, понятно, и почему она явилась ко мне — тоже. За мной приходить некому.

В гостиную я спускаюсь осторожно, стараясь не топать.

— Зря ты бережешься, она крепко спит, — Светлана задумчиво берет со стола бутылку с вином и принюхивается к ней, — ужасно коварная вещь, оказывается, это ваше вино тридцатилетней выдержки. Ну, а еще кто-то совсем не умеет пить, но это, конечно, случается.

Спящая Вика кажется гораздо более беззащитной, чем бодрствующая. Сразу видно, что днем на её плечах пребывает слишком много забот, которые отпускают её только во сне.

— Ну и что ты задумал, маньяк? — тихонько хихикает Светлана, когда я осторожно пропускаю руку под коленями бывшей жены.

— Откроешь мне там дверь? — я дергаю подбородком, указывая наверх, подразумевая, конечно, спальню на втором этаже.

— И даже побуду дуэньей, чтобы подтвердить позже нашей спящей красавице отсутствие грязных намерений с твоей стороны, — хмыкает Светлана и торопливо взбегает наверх.

— Нечего будет подтверждать, — роняю я ей в спину, — грязных намерений в адрес Викки у меня более чем достаточно.

Смешок Клингер только подтверждает, что она в этом даже не сомневалась. То, насколько насквозь она меня видит, уже даже не бесит. Плевать. Мы с ней не враги, и это уже хлеб.

Викки действительно даже не просыпается, пока я поднимаю её на руки, и пока иду по лестнице — она даже обвивает мою шею руками, чтоб было удобнее. И шевелится она, только когда я опускаю её на покрывало и пытаюсь выпрямиться.

Замереть приходится на полпути — Викки притягивает меня за шею к себе, заставляя глядеть себе в глаза. Хотя в этом деле заставлять меня не имеет смысла — сам согласен этим заниматься неопределенное количество времени.

— Яр… — сочетание хриплого шепота, темноты в спальне и моего краткого имени, которое я от Вики слышу так редко, снова срабатывают как хорошая виагра, — когда уже ты перестанешь мне сниться?

Отличный вопрос. Не в бровь, а в глаз, называется. Значит, она думает, что это сон? По всей видимости, вино оказывается еще коварнее, чем думалось Светлане.

Мало мне было такого неуместного, голодного желания, которое уже сейчас требует всего и сразу, так теперь еще и эти слова, от которых звенит в голове.

Когда уже ты перестанешь мне сниться?

— А ты хочешь, чтобы я перестал? — тихим шепотом откликаюсь я, вглядываясь в её глаза и пытаясь хоть чуть-чуть притушить этот голодный жар, что выжигает мои вены изнутри. Мои пальцы неубедительно сжимаются на плечах Викки, даже не стремясь её от меня отстранить, но все-таки — и не притягивая к себе снова.

— Хочу, — уверенно откликается Викки все так же тихо, все так же волнующе, — я тебя ненавижу, Яр.

Это не секрет. Очень давно не секрет. Просто почему-то сейчас эти слова хочется выжечь из ткани бытия. Сейчас они меня пронимают.

— А я тебя люблю, — впиваясь пальцами в мягкие волосы, отчаянно шепчу я. Скажу хоть так, уж больно эти слова жгут язык. Утром она уже ничего не вспомнит, а я — напоминать не стану.

— Любишь? — она фыркает тихонько, снова, в который раз подвергая мои слова сомнению. — Разве что здесь. Во сне. Потому что мне этого хочется.

Ей хочется? Хочется моей любви! По крайней мере, во сне. Я не рассчитывал ни на что подобное, и ох, какой же это все-таки козырь.

Я только дышу, шумно, глубоко, сражаясь с собственными порывами и с каждой секундой проигрывая им все больше. Первый раз иду против своей натуры, пытаясь не вырывать все то, что можно взять.

Сорвусь сейчас — и завтра утром все снова окажется испорчено.

Но до её губ всего каких-то пара сантиметров. И если пару секунд позволить себе, то…

Вика целует меня сама, будто награждая за сделанное признание. Сама тянется ко мне, нежно касается губами моего подбородка, скользит выше...

Ох, малышка! Это ведь удар ниже пояса.

16. Нулевая точка

Викки…

Это не имя даже, а только стон — голодный и измученный.

Что же ты со мной делаешь, сладкая моя?

Сладкая как мед, даже больше — как сама жизнь, что шевелится в моих венах все сильнее, с каждой секундой вторжения в этот восхитительный рот.

Это не все, далеко не все...

Её тонкие руки уже влезли под мой свитер, вытягивая рубашку из-под ремня. А ногти скользят по коже живота, оставляя там царапины. Как же я скучал… Никаких слов не хватает. Не будь на мне и на Вике джинс — и одного движения бы хватило, чтобы слиться с ней в единое целое. Помехи сейчас — мешают, раздражают, но в то же время и помогают чуть-чуть не спешить. Я сорвусь. Совсем скоро. Уже вот-вот.

И всё, что хочется сейчас — сгрести её в охапку покрепче, прижать собственным телом к простыни, услышать тихий судорожный вздох, увидеть закушенные губы и глаза, темные от желания, — то, что я так давно хотел, всё претворяю в жизнь. Ох, Викки…

У двери раздается очень выразительное покашливание. И это покашливание, будто выстрел за спиной, заставляет меня замереть и чуть прийти в себя.

Света. Все еще здесь. И видит все это. Дуэнья, чтоб её.

Выпутываться из теплых, да еще и на диво настойчивых объятий Викки — вот настоящая пытка, куда там инквизиторам. Кажется, во время нашего краткого столкновения я врос в неё тысячей вен, будто корнями, и теперь каждый нужно выдрать, через кровь. Больно. И я не хочу. Но надо. Надо, родная, надо!

В какой-то момент Викки все-таки отталкивает меня, и с кривой улыбкой на своих волшебных губах падает на кровать.

— Ну и уходи, — свистящим шепотом шипит она, — даже во сне — это все, что ты можешь. Молча уйти. Молча вышвырнуть.

Могла бы просто двинуть мне ниже пояса, и то было бы не настолько ослепляюще и чувствительно.

Хуже скальпеля вот этот тон, эта бесконечная горечь, пробирающая до самой глубины. Он выпускает из меня остатки крови и душу, оставляя меня только пустой оболочкой. А слезы, что бегут из-под тонких пальцев, которыми Викки прикрывает глаза — кислота, что разъедает и эту самую оболочку.