Сибирская Вандея - Георгий Лосьев

– Сейчас внесу половину, полпуда у меня найдется, а в получку – вторую половину!..

– Ох и чудило! А жрать? Жрать что будешь, спрашиваю?

– Пробьюсь… Не сдохну.

Председатель ячейки достал список жертвователей и вычеркнул Гошкину фамилию, а Седых, помусолив химический карандаш, против своей фамилии двойку переправил на тройку… Гошка охнул и помрачнел.

Конюхов заметил неопределенно:

– Так-то…

И – ушел.

– Даю взаймы! – предупредил Седых. – Приходи сегодня к нам ужинать. С женой познакомлю. Она у меня хорошая. Обязательно приходи, а пока мне еще на пароход сбегать надо…

– У тебя капитан свой в доску, – сказал Лысов, вспомнив Артамонова. – В сочувствующие вступил.

– Черт его знает, никак не разберу, кому Артамонов свой и кому сочувствует? Хитрый, сатана… Не раскусил я его.

– А мне понравился…

– Кому – поп, кому – попадья, а тебе, выходит, Артамонов?… Ну-ну, совет да любовь. Только меня не обходи… Жду через час.

Рабочий человек, член РКП (б), механик парохода «Братья Плотниковы», которым командовал капитан Артамонов, Анемподист Харлампиевич Седых был на десять лет младше брата Иннокентия. Давно порвал с деревней, сбрил крестьянскую бороду, а о религиозном прошлом вспоминал со смущением.

Веру у Анемподиста окончательно отбила империалистическая. Три года просидел в окопах, в шестнадцатом угодил в знаменитый брусиловский прорыв, а в семнадцатом записался в большевики, выступал за братание с немцами, дрался с корниловцами. Воротился в Сибирь законченным и обстрелянным большевиком.

Колчаковщина загнала его в тайгу. Воевал Анемподист поврозь с братом – в разных отрядах, но после разгрома Колчака оба вернулись в отчий дом, в Колывань, и тут между братьями пошел раздрай. Иннокентий тянул на старину дедовскую – ямщичить, Анемподиста завлекали машины.

Разругались раз. Разругались два. А случилось в третий раз – Анемподист, прихватив молодую учительницу, жившую на квартире в доме Седых, подался в Яренский затон.

Иннокентий Харлампиевич только руками развел:

– И когда успел снюхаться?!.

– Дык она же коммунистка, – пояснила сноха Дашка, – рыбак рыбака издалека узрит…

– Ну и хрен с имя обоими! С богом, булануха, все одно на тебе не пахать…

Встречались Анемподист и Иннокентий редко. Хотя взаимная злость и повыветрилась, да ведь у каждого свое, как говорится, бог один, а вера – разная. У одного – кержацкая, у другого – коммунистическая, чего уж тут водить гостеванье да хлеб-соль…

Однако Анемподист знал, что Иннокентий на селе «ходит в активе», и при редких встречах разговаривал с братом Кешей даже душевно, втайне надеясь: может, и совсем выкинет дурь из головы, поймет…

Конечно, узнай Анемподист о двойной жизни Иннокентия – не помиловал бы родную кровь, сволок бы брата самолично в Чека, при разном образе жизни характер у братьев был одинаково крутой. Но о том, что Иннокентий связался с эсерами да купцами, Анемподист и не догадывался…

В один из весенних дней механик парохода «Братья Плотниковы» вернулся домой в особенно хорошем настроении. Ремонт судовой машины был закончен, как отметил линейный инженер Сибопса товарищ Пономарев, – на отлично! Инженер долго, с чувством пожимал руки всей машинной команде.

– Ну, товарищи дорогие мои, будем поднимать пары! Спасибо вам! От всей души – русское спасибо! Возвратясь в Сибопс, я так и доложу: все, что изгадили, поломали, изуродовали белые, исправлено, и притом прекрасно!.. У нас есть еще некоторые товарищи, которые все не понимают огромной созидательной, творческой силы советского строя. Винить таких нельзя. Долгие годы они жили в отрыве от трудящихся масс… Именно им я и скажу: поезжайте в Яренский затон, убедитесь сами. Посмотрите! Еще раз поздравляю! И особенно вас, дорогой товарищ Седых, вы стали душой всего судоремонта!.. Теперь, когда все кончено, можно сознаться: представление о вашем назначении механиком было сделано мной. Рад, что я не ошибся, товарищ Седых.

Тут кто-то предложил:

– Качнем инженера!

Домой Седых и Пономарев возвращались вместе и всю дорогу вели задушевный разговор. Сын учителя, инженер с юных лет влюбился в море, кое-как, «на медные деньги», окончил мореходку.

– Ох и суров, товарищ Седых, был мой путь до пароходного механика. Да, дружище… нелегко мне достались мои знания… Потом революция. На юге, где я тогда плавал, появились белые интервенты. Не сразу удалось, перейти к красным. А потом – демобилизация в Сибири и – Сибопс…

У самых дверей своей хибары Седых, прощаясь, подумал: кажись, наш человек. Эх, поздно разговорились – скоро ему уезжать, а то можно бы потолковать в ячейке. Втянуть в сочувствующие. Только зачем он у этого татарина живет? Подозрительный татарин. Ох, подозрительный!..

Зайдя в землянку, разделенную занавесками на кухню и две крохотные комнатки, Анемподист Харлампиевич зажег лампу, растопил печку, согрел чугунок со щами и, выпив за сегодняшнюю удачу стопку, приступил к трапезе. Да, все хорошо, прямо-таки – хорошо.

Вот только жены, Надюши, все еще нет… Почти и не видит свою жененку товарищ Седых. Всё у нее собрания да заседания, в городе дела… А ему каково?…

Целый месяц, со дня возвращения под отчий кров, дни и ночи Юлии Михайловны Филатовой были наполнены вновь обретенной семейной безмятежностью. Отец – паровозный механик, встретив дочь, ни о чем не стал расспрашивать. Даже о судьбе мужа, поручика, не поинтересовался.

Только и сказал:

– Набегалась, «ваше благородие»?

Но мать и это тотчас оборвала:

– Ладно тебе! Сон был. Страшен сон, да милостив бог!..

И сразу втянула Юлочку в домашние заботы.

Будто и не было огня красных батарей, сумасшедшего ледового похода, переполненного горящими теплушками, мертвыми паровозами и трупами тифозных. И милого, но не любимого по-настоящему поручика – не было, и хорошо, что он умер, хоть и грешно так думать.

Да, «страшен сон, но милостив бог!..» Пусть все – сон. И Ратиборский – сон.

Вот только история с Иркутским Центром…

Однажды в Юлочкино жилье постучались два человека – один с винтовкой, второй без винтовки.

Тот, что был без винтовки, протянул мандат уполномоченного Губкомтруддеза и сказал вежливо:

– Извините, гражданочка. Проверяем… нетрудовой элемент. Где работаете?

Юлия Михайловна заявила, что болела тифом, еще не совсем поправилась и потому пока не устроилась на работу. Словно мимоходом, обмолвилась:

– Папа мой – партийный.

Однако на комдезовца это не произвело никакого впечатления. Он послал человека с винтовкой проверить надворные постройки, не прячется ли какой дезертир, а Юлочке сказал, совсем другим тоном, приказным: