Не отпускай мою руку - Мишель Бюсси

Кристос мурлычет, словно котенок.

Имельде надо поработать мозгами. Начать с самого простого. Порыться в своей слоновьей памяти.

Как его звали, того шестилетнего мальчика?

7 ч. 21 мин.

Я вижу в зеркале папину руку с блестящим лезвием. Наточенным. Острым.

Папа приближает его к моему затылку, я чувствую, какое оно холодное.

До крови закусываю губы.

Я трясусь от страха, но не решаюсь выговорить ни слова. Папа стоит у меня за спиной. Он, наверное, догадывается о том, как я боюсь, чувствует, как я дрожу, видит, что вся кожа у меня покрылась пупырышками.

Папа придвигает лезвие еще ближе. Теперь острие упирается мне в шею. Совершенно ледяное. Лезвие поднимается к моему левому уху.

Я стараюсь совсем не шевелиться, я должна просто ждать и не двигаться. И не кричать. И не пугаться.

А то папа может сделать мне больно.

Может нечаянно меня поранить.

Мой папа не очень ловкий.

В умывальник падают клочья волос.

У меня текут слезы. Я обещала папе, что не буду плакать, но это трудно.

Папа же объяснил мне: для того чтобы найти маму, мы должны очень рано встать и как можно быстрее выехать, нам назначили встречу на другом конце острова. И еще он сказал мне, что я должна быть самой смелой девочкой на свете.

Я смелая, я обещаю, что буду смелой, я хочу найти маму. Но все-таки мои волосы… Я мечтала, что они отрастут до попы и будут такие же красивые, как у мамы, я была готова ждать этого несколько лет и часами расчесывать и распутывать их каждое утро.

А папа взял ножницы и разом их отстриг. Ну просто ужас.

Странная все-таки мысль — сделать из меня мальчика! Ему это пришло в голову, когда он смотрел на фотографии в комнате, где я спала. На них был мальчик, ему примерно столько же лет, сколько мне, и он время от времени живет в этой комнате, когда приезжает к бабуле на каникулы. Хорошо, наверное, когда у тебя есть бабуля на Реюньоне. Это лучше, чем гостиница. И потом, с виду она добрая, и немножко смешная, с этими ее голубыми волосами. На всех фотографиях у нее длинные бусы из ракушек или из крокодильих зубов.

«Ты сможешь переодеться мальчиком, — сказал мне папа. — Это будет, как на карнавале».

Он заставил себя засмеяться. А я — нет. Когда папа старается шутить, у него редко получается смешно.

Лезвия ножниц пробираются у меня за ушами, стригут еще короче.

На самом деле я знаю, почему папа хочет переодеть меня мальчиком. Не для того, чтобы меня не узнали. Не только для этого.

Решив застигнуть папу врасплох, я оборачиваюсь.

— Папа, а скажи, это правда, что у меня был братик? Раньше был. И я его не знаю, потому что он умер.

Папа чуть ножницы не выронил. В последний момент он успел их подхватить, но все-таки немножко уколол мне шею, наверху, за ухом. Я так ждала ответа, что почти и не почувствовала.

Вот только папа мне не ответил.

7 ч. 24 мин.

Марсьяль долго молчал, несколько минут, прежде чем заговорить снова. Можно подумать, он надеялся, что Софе наскучит ждать и она забудет свой вопрос.

— Ты очень красивая в роли мальчика, солнышко мое.

Ее отражение в зеркале показывает ему язык.

Еще немножко подстричь. Хоть сколько-нибудь подравнять челку. Сосредоточиться на этой работе парикмахера-дилетанта, хотя думать он сейчас способен только об одном.

Отправить дочку на улицу одну — безумная мысль. Но у него нет другого выхода.

— Ты все поняла, маленькая моя? Я приготовил список, тебе надо только показать его продавцу.

— А прочитать нельзя? Знаешь, папа, я умею читать!

Он, как услужливый парикмахер, склоняется над дочкиной шеей.

— Солнышко мое, ты должна как можно меньше разговаривать. Никто не должен заметить, что ты — девочка. Так вот, ты только покажешь ему список и убедишься, что он все тебе дал. Карта в масштабе 1:25 000.

— Очень сложно…

— Компас.

— Остальное я знаю. Фрукты и сэндвичи.

— А если спросят, ты скажешь, что тебя зовут…

— Поль!

— Да.

Он заставляет себя рассмеяться. И смеется в одиночестве. Ему никогда не удается насмешить Софу.

— Дорогу я тебе уже объяснил, надо идти к морю, все время прямо, вниз по широкой пешеходной улице. Все магазины там. Разговаривай только с продавцами, больше ни с кем, понятно?

— Понятно. Я уже не маленькая.

Марсьяль снимает с дочки покрытое волосами полотенце. Софа недоверчиво разглядывает себя в зеркале: неужели это она со стрижкой под горшок? Под выщербленный горшок.

— Мама всегда добавляет в конце списка покупок еще две строчки. Сюрприз для своей любимой дочки и сюрприз для своего милого-дорогого.

Совершенно верно. Лиана умела любую неприятную или скучную обязанность превращать в игру. Он медлит с ответом.

— Самым лучшим сюрпризом, солнышко, будет вернуться как можно скорее.

Он подходит к двери, приоткрывает ее, внимательно оглядывает пустую улицу.

— Постой, Софа, последний штришок.

Он наклоняется к дочке и сажает ей на нос темные очки, найденные им на полочке в прихожей.

— Слушай внимательно, Софа. Ты, может быть, с трудом меня узнаешь, когда вернешься. Я тоже замаскируюсь, подстригу волосы, сбрею бороду. Понимаешь?

— Да…

Трудно хоть что-нибудь прочесть во взгляде Софы.

Она боится? Удивляется? Возбуждена тем, что кажется ей игрой?

Марсьяль пропускает между пальцев дочкины коротенькие прядки. К его руке десятками липнут мелкие неживые волоски.

— Ну беги, моя умница.

7 ч. 51 мин.

— Чаю, дорогая моя?

Сначала Айя пошевелила ноздрями, принюхиваясь к горячему пару. Потом открыла глаза. Поднос. Чашка, чайник, сахарница. Корзинка с тремя круассанами.

Четвертый Кристос затолкал в рот и весь обсыпался крошками.

— Ты хоть поспала, Айя? Ну и видок у тебя — как у измученной бессонницей старушонки.

— Спасибо, Крис. Приятно, едва проснувшись, услышать комплимент. Да, поспала часок урывками, минут по десять.

— Я слушал радио по дороге. Так, значит, ничего нового?