Гелий-3 - Ярослав Гжендович

Их разносили точно так же, как до этого изящные бокалы, наполненные слоями жидкости разной фактуры и вкуса, с желе из оливок и пенкой мартини или томатной икрой со вкусом водки и перышками табаско. Поднос, центр тяжести, шаг. На какое-то время все это как будто стало его второй натурой, и у него вдруг на мгновение возникла мысль, сможет ли он делать все то же самое пару дней спустя.

В дверях кухни он разминулся с Робсоном.

— Скоро начнется, — пробормотал тот, почти не открывая рта.

Норберт едва заметно кивнул.

Давно пора, курва.

* * *

Боль становилась все сильнее. Данные, откладывавшиеся у него в голове, постепенно обретали объем, расталкивая извилины серого вещества и давя изнутри на глазные яблоки, словно заполняющие череп литры застывающего бетона. Когда они спускались на грузовом лифте на парковку, Норберт был уже перегружен образами и звуками, которые выливались из распухающего мозга, грозя взорваться. Он ощущал их даже в желудке, в виде подступающих к горлу едких волн желчи.

К счастью, все стоявшие в лифте официанты выглядели ничем не лучше — бледные, потные, измученные. Как и он, они держались за зеркальные стены, и точно так же казалось, будто они сейчас упадут. Вот только они просто вымотались до предела, а он страдал от избытка данных.

Данные обладали физическими размерами и структурой переполнявшей его леденящей слизи. Они даже обладали цветом — грязно-желтым и зеленоватым, словно гной, и запахом — густой вонью гниющей сои, с резкой примесью растворителя. А также вкусом — кислоты и жженых перьев.

Каждая секунда в опускающемся лифте, казалось, тянулась без конца. Норберт стоял, борясь с ознобом и чувством, будто его распирает изнутри. Он не мог лишиться чувств — только не здесь, не в подземном гараже. Он боялся опустить веки или пошевелить головой, которая казалась ему надутой, словно воздушный шар, и могла в любой момент лопнуть, забрызгав вонючей слизью стены лифта и тела стоящих вокруг.

Очередная сканирующая рамка и очередные четверо агентов, одинаковых, как манекены. Блеск выбритых черепов, мигающие разноцветные коды на висках, диски коммуникаторов на присосках возле уха, заполненные матовой чернотой глазницы, демонстративно поблескивающие под полами черных, как космос, пиджаков пистолеты. Они даже не пахли по-человечески — от них несло озоном и нагретым пластиком.

Пластиковый лоток с горсткой его мелочей проехал по оснащенной роликами полке. Норберт отнес его на тянувшийся вдоль стены гаража стол и на мгновение оперся лбом о стену, а затем уставился на запакованную в хитин карточку и простой одноразовый смартфон, не в силах вспомнить, как тот включается и активируется. Ему хотелось расплакаться. Леденящая вонючая слизь заполняла череп, выдавливая глаза. Ему удалось разорвать пакетик и найти щель слота на корпусе, но у него так тряслись руки, что он не мог ничего сделать. Когда карточка в четвертый раз упала в лоток, Робсон забрал у него аппарат и вставил чип.

— Получилось? — еле слышно прошептал он.

— Всё, — пробормотал Норберт. — Дам знать.

Вокруг шуршали сюртуками официанты, проходя один за другим через жужжащую рамку. Слышались приглушенные голоса, то и дело раздавались приветственные мелодии омнифонов, шипели двери, выпускавшие людей на нулевой уровень. Кто-то запустил турбину пневмобиля, потом еще одну. Слишком много фоновых звуков. Даже если кто-то решит проанализировать материалы мониторинга, есть надежда, что едва слышимое бурчание закрытым ртом, подозрительное «Получилось? — Все» исчезнет в общем шуме.

В памяти аппарата имелся лишь один номер, записанный как «такси». Распознав это слово с третьего раза, смартфон активировал голосовое соединение. Норберт подождал два гудка и отключился.

Парковка для работников находилась позади отеля, втиснутая между старыми, прижавшимися друг к другу каменными домами и какой-то раскопанной стройкой. Близились синие холодные предрассветные сумерки, вокруг царила темнота. Закутавшись в новую спортивную куртку с капюшоном, Норберт шагнул в тесный переулок, между жестяных дверей каких-то подсобок, поросших призрачными кораллами голограффити стен и помятых мусорных контейнеров с порезанными болгаркой замками. Вокруг было пусто.

Пройдя метров двадцать, он согнулся пополам, сорвал с лица маску, и его обильно стошнило на грязный тротуар — вопреки ощущениям, вовсе не желтой слизью цвета гнили, но чем-то коричневым, вызывавшим ассоциации с пережеванной морковью. У него промелькнула мысль, что это воистину загадочное явление — что бы человек ни съел, он всегда блюет морковкой.

Он снова закашлялся, из глаз потекли слезы, но он ощутил мимолетное облегчение, сменившееся очередным приступом озноба.

Его подняли, когда он с трудом карабкался по стенке переполненного контейнера, и подхватили под руки. Увидев справа черные рукава, он перепугался, что это охрана, и все уже обо всем знают. Но человек слева был одет в бежевый с синим туристический анорак, обшитый отражающими лентами. Норберт увидел круглое, ничем не выделяющееся лицо, совершенно ему незнакомое, а когда с трудом вновь повернул голову, узнал Механика, буксировавшего его под другую руку. Механика в черной армейской парке с набитыми карманами.

— Фокус, это ты?! — позвал Механик.

— Я, — сумел ответить Норберт. — Моя голова… Что-то не так… Что-то… неправильно…

— Что с ним?

— Это ты мне скажи, курва!

— Ничего с ним не сделается. Такое случается. Пройдет, когда выведется стимулятор.

— Машину не заблюет?

— Нет. Это психосоматическая реакция. На самом деле с ним ничего страшного, да и блевать ему уже нечем. Скорее всего, мигрень. Бывает. Пока мы его не считаем, я все равно ничего не могу ему дать.

Вход в переулок преграждал криво припаркованный черно-красный «Хафэй-Микрон» с поднятыми дверцами, словно готовый к полету пузатый жук. Норберт схватился за исцарапанную крышу, пока те двое возились с передним креслом.

— Ладно, — сказал незнакомец в анораке. — Поместишься сзади?

— Как-нибудь, — бросил Механик.

Норберт втиснулся на сиденье рядом с водителем и сжался в комок, кутаясь в полы куртки.

— Холодно… — пробормотал он.

Дверцы опустились, сжатый воздух ударил в лопасти турбин, и пузатая машина, развернувшись на месте, устремилась в туманные сумерки.

Он даже не знал, куда они едут. Уличное освещение еще не включили, повсюду стоял туман, на стеклах оседала изморось. Несколько раз он на мгновение засыпал, тотчас же оказываясь снова в Яшмовом зале, глядя на загорелые блестящие лица с оскаленными в улыбке сахарно-белыми зубами, видя жуткие, конвульсивные движения двух танцовщиц и покатывающихся со смеху гостей, вырывающих друг у друга пульт.

Секундное воспоминание обрушилось на него подобно удару. Достаточно было утратить контроль над тяжелыми веками, и он тут же проваливался в мир мрачного света, запахов и звуков, вибрирующей мелодии световой арфы, пьяных криков и песен, вновь ощущая на раскалывающейся от боли ладони тяжелый холодный поднос.