Гелий-3 - Ярослав Гжендович

Внезапно он услышал доносившийся отовсюду голос, который произнес: «Сейчас вчерашний вечер, восемнадцать часов. Ты входишь в Ляонин-тауэр».

И тогда он рухнул головой вниз.

Он стоял, весь дрожа и вцепившись потными руками в шедший вдоль стены никелированный поручень, когда лифт выстрелил к вершине Ляонин-тауэр, словно выпущенный из электромагнитной катапульты спутник. С таким чувством, будто его трясущиеся внутренности расплющиваются о тазовые кости, он уставился в большое зеркало, в котором отражалась группа незнакомых людей, не в силах даже найти себя самого, будто смотрел на чужую фотографию.

Где-то на уровне пятидесятого этажа лифт начал тормозить, и стало еще хуже. Норберт судорожно сглотнул, уверенный, что сейчас его стошнит, когда вдруг на него снизошло глубокое, бархатное спокойствие — волнами, откуда-то снизу, как под воздействием наркоза. С каждым ударом сердца страх рассеивался, и оставалось лишь деловое осознание того, что он делает, и что ему предстоит сделать. Ощущение было столь мощным, что он едва не упал на колени.

Все это не вполне походило на гипноз — по крайней мере, так ему казалось. Оно вообще было ни на что не похоже, разве что, может быть, на лихорадочный бред или на проносящуюся перед глазами всю жизнь, которую якобы видят люди в преддверии смерти. Ряд молниеносных сцен, ощущений, запахов, образов и звуков.

Его словно вез через ночное мероприятие в Яшмовом зале вагончик неких кошмарных американских горок. Заливающий помещение свет, силуэты в мерцающих вечерних костюмах, похожих на покрытый алмазной пылью бархат, шум разговоров, смех, поднос, заставленный напоминавшими букеты хрустальных цветов бокалами.

Каскад разговоров, вспышек и напоминающих рев кита стонов световой арфы. Танцующая в светящейся клетке женщина — голая, или, может быть, в нарисованном на ее теле светящемся «костюме», ладони, ласкающие в такт торжественным, дрожащим звукам труб разноцветные столбы света.

Разговоры.

К тому времени у него уже все было отработано. Поднос с бокалами на ладони, размеренный шаг, встать где-нибудь вне круга света и ждать. Как колонна. Не прятаться. Стоять как бы на виду и под рукой, и вместе с тем в тени.

— Не понимаю, а чем он нам мешает? Ведь он же не занимается политикой!

— Молодой ты еще, курва! Молчал бы уж лучше, а то сейчас вернутся Кокс с Лохматым, и опозоришься при всех!

— Ну так объясни мне, пока они не вернулись.

— Что объяснить? Что?! Это гребаный детский сад! У чувака бизнес за границей, так? Он платит бо́льшую часть налогов на каких-нибудь Кайманах, так? И вдруг является словно добрый дядюшка, который будет открывать школы для всякого быдла? В буквальном смысле срет деньгами? Может, ты мне скажешь, на кой ему армия каких-то там инженеров в этой стране?

— А нам-то какое дело? Только бабки зря потеряет.

— Что?! С каких это пор в Пшекляндии требуется быдло с техническим образованием? Знаешь, чем он занимается? На чем заработал? Неоинженерия! Термоядерная энергетика! Нанотехнологии! Биотехнологии! Ты что, не знаешь, какой у нас договор? Мы ведь подписались под экономикой сбалансированного развития, так? Мы гарантируем переход к глубокой экологии или нет? И вдруг какой-то пройдоха будет нам менять структуру образования? Создавать какие-то частные школы для якобы талантов? Хотят учиться — пусть получают дипломы по мультикультурной этнологии или общественным наукам! Как это вообще будет выглядеть? Мы заключаем договор, а втихую поощряем некие инвестиции в новые технологии? Может, еще опять начнем копаться в этих сланцах или как их там? Или атом освоим, мать твою? Думаешь, я не знаю, что он уже снюхался с «Колибри» Миклашевского? Спроси Скутера! Они уже начинают нести всякую хрень насчет технологического прорыва и нового хозяйствования! А нам до сих пор пять тераевро в год отстегивать за углеродный след! До сих пор! Технологический прорыв!..

— Да что он может один! У них нет шансов! По всем опросам…

— Хватит уже хрень нести, курва! Опросы для быдла! Знаешь, что может случиться, если им посыплются бабки?

— Ну так что мы можем сделать?

Его собеседник выпрямляется, ослепительно блеснув зубами на загорелом лице.

— Лучше не интересуйся. Сам увидишь, что. Проверяй в Сети и учись. Хейтеры за него уже взялись, а скоро быдло узнает о нем такое, что им блевать захочется при одном его виде. На этом все и закончится.

Огни, спины в костюмах, стон арфы — словно поездка на сверхскоростном поезде через последовательность событий. Бокалы, блестящие глаза, сверкающие зубы. Крики. Смех. Бульканье ледяной водки, кувыркающийся в рюмке кусочек лимона.

Марионетки…

Сперва он думал, что это просто стриптизерши, и не обращал на них особого внимания. Лишь потом он увидел пульт.

Их блестящие тела светились неоновым блеском, словно глубоководные рыбы, музыка отбрасывала на них картины, словно на экраны. Одна девушка походила на пантеру с движущимися желто-черно-белыми пятнами, у другой была белая, словно обмороженная, кожа, по которой извивался плющ. Ее медленно оплетали стебли и листья, разворачивались бутоны цветов. Обе сплелись в неспешном танце, лаская друг друга ладонями и кончиками языков.

Двое выпили наперегонки, первый стукнул перевернутой рюмкой о стол и протянул руку за пультом.

— Давай, давай! Мое!

Пульт напоминал примитивную игровую консоль, предназначенную для держания двумя руками — две продолговатые рукоятки, соединенные плоской панелью с механическими кнопками и джойстиками. Клиент одним движением развернул перед своими глазами тонкий, как мыльный пузырь, дисплей, его большие пальцы плясали по пульту, кончик языка чуть высунулся изо рта.

Незаметно поменяв им пустые рюмки, Норберт слегка отошел в тень. Никто его не замечал, все таращились на округлый помост, по которому двигались танцовщицы — сонно и эротично, заученными балетными движениями, словно не подчиняясь законам гравитации. Танец вызывал ассоциации с плавающими среди рифов изящными морскими созданиями. Движения девушек казались не вполне человеческими, и лишь какое-то время спустя он заметил, что их ступни парят над зеркальной поверхностью сцены, а тела постепенно опускаются, словно надутые воздушные шары, чтобы затем точно так же снова медленно воспарить вверх.

Мужчина продолжал щелкать пультом, но Норберт не сразу сообразил, для чего тот предназначен — чтобы сделать что-то с музыкой? С самим помостом? Со светом?

Пока что он снимал, не вполне понимая, что перед ним, но инстинкт подсказывал, что может получиться ивент. Впрочем, даже обычный старый добрый стриптиз на мероприятии правящей партии, постоянно сыплющей фразами о равенстве и правах меньшинств, — это уже было что-то.

Танец пантеры становился все разнузданнее, переставая напоминать танец как таковой. Выражение ее лица изменилось, жесты перестали намекать на эротику, превращаясь во все более ненасытные ласки, музыка действительно стала резче, но, похоже, дело было не в этом. Пульт, видимо, служил для чего-то другого, поскольку, судя по движениям мужчины, он явно вводил некие сложные команды, только непонятно для чего.