Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова

Я получила от начальника новое задание — разработать железобетонные конструкции литейного цеха. Эта работа не требовала такой сумасшедшей срочности, как для здания заводоуправления, окончания строительства которого все ждали с нетерпением. До этого все службы Кузнецкстроя ютились во временных деревянных постройках, а для жилья использовались деревянные бараки и вагоны. Жилые дома для инженерно-технического персонала только начинали строить. Они были двухэтажные, кирпичные, с деревянными перекрытиями.

Однажды, когда я уходила с работы, ко мне подошел молодой человек в очках и с улыбкой спросил, можно ли меня проводить. Я не была с ним знакома, но видела его несколько раз в обществе Александра Рафаиловича Попова. По-видимому, он был его другом, но работал в другом отделе Тельбессбюро, кажется, в плановом. Я согласилась, но, когда он хотел взять меня под руку, я резко отшатнулась, а он рассмеялся. Да, я была такая! Ни в коем случае не хотела казаться слабой и нуждающейся в поддержке. И никогда ни с кем не ходила под руку, только рядом. Настоящая дикарка! Назвался мой спутник Володей Кудрявцевым и спросил, как можно меня называть — имя и отчество он знал. Пришлось сказать, что мои друзья называют меня Ниной. И тут он вдруг заявил, что со мной очень хочет познакомиться его друг Шура Попов. Значит, он и есть тот, кто писал мне записки? На другой же день у выхода меня ждали двое — Володя Кудрявцев и А. Р. Попов. Так состоялось это знакомство, и с тех пор АРэ, как я его назвала, категорически отказавшись называть Шурой, стал ежедневно провожать меня домой. От любых других его предложений — сходить в кино, театр, погулять по улицам — я отказывалась, так как делала дипломный проект и торопилась закончить его к весне.

Провожая меня, АРэ рассказал о себе: откуда он приехал в Томск, что окончил техникум с архитектурным уклоном и высшего образования не имеет, но мечтает его получить. В Тельбессбюро он разрабатывал проекты тех жилых двухэтажных домов, которые строились на Кузнецкстрое и автором которых был Андрей Дмитриевич Крячков.

Как-то раз Крячков позвал меня к своему столу и предложил сесть рядом с ним. Он спросил, не возьмусь ли я сделать для него чертежи железобетонных перекрытий. Через три дня он должен был уезжать в Новосибирск, где по его проекту строилось здание то ли Госплана, то ли Госбанка, и он обязан привезти строителям чертежи. Срок был невероятно маленький, но я взялась, и он попросил меня зайти вечером к нему домой за необходимыми материалами. Первый раз я была внутри знаменитого дома Крячкова. Он с женой, двумя сыновьями и дочерью жил на нижнем этаже, а верхний сдавал, и там жил профессор нашего факультета Николай Семенович Макеров с женой, а детей у них не было. Он вел у нас курс «Шоссейные дороги». В кабинете Крячкова на стенах висело много картин, фотографий, перспектив и фасадов, по всей видимости, тех зданий, автором которых он был.

Отложив в сторону свой дипломный проект, я принялась за работу. Расчеты конструкций на прочность частично удавалось сделать на работе, так как никто никогда не проверял, чем я занимаюсь за своим рабочим столом. По вечерам работала дома, иногда до глубокой ночи, причем, сделав чертежи одного перекрытия и сняв копию тушью, я остальные перекрытия делала прямо на кальке тушью, меняя размеры, число и диаметр арматурных стержней в зависимости от расчета. Когда я через три дня принесла Крячкову готовые кальки всех перекрытий, он дал мне сто рублей и сказал: «Даю Вам не за работу, а за подвиг». Мой месячный оклад в Тельбессбюро был равен в то время 182 рублям.

Отдохнув после нескольких почти бессонных ночей, я вернулась к моему дипломному проекту и в мае 1930 года защитила его у профессора Ульянинского на отлично. Как раз в это время наш институт должен был разделиться на несколько институтов более узкой специализации. Например, наше отделение мостов и фабрично-заводских конструкций должно было выделиться в Сибирский институт инженеров транспорта и переехать в Новосибирск. Отделение архитектуры, где училась Мака Тыжнова, выделялось в Архитектурный институт и оставалось в Томске. И этой весной такая реорганизация начала осуществляться. Те студенты, которые оканчивали наш институт весной 1930 года, успели получить дипломы Томского технологического института. Я же как-то не придала этому значения и оставила на осень два экзамена и курсовую работу по шоссейным дорогам. Все это я могла сдать и весной, но захотелось расслабиться после большого напряжения на протяжении всей учебы в институте.

В начале лета Коля Никитин окончил институт и получил назначение в строительную проектную организацию в Новосибирск, где жили его родители и сестра. Аркадий Полянский принял предложение военной организации и уехал с семьей на Восток, кажется, в Иркутск. Разъехались по местам своего назначения Ружанский и Никольский. Мака перешла на пятый курс и летом уехала куда-то на практику. В следующем году она должна будет учиться в новом Архитектурном институте. И я осталась в Томске без старых друзей.

Еще весной в доме, где жили моя мама и братья, на втором этаже освободилась маленькая угловая комната, и мама выхлопотала ее для меня. Закончив дипломный проект, я отказалась от комнаты на Черепичной и переехала в эту комнату, за которую не надо было так много платить.

Моему желанию быть свободной летом в большой степени способствовало знакомство с АРэ. Он принялся за мной ухаживать, и я получала приглашения то в кино, то в театр, то на концерт, когда в Томск на гастроли приезжали известные чтецы Закушняк или Сурен Кочарян или же какая-либо знаменитая балерина из Большого театра. АРэ ничего из таких событий не пропускал и всегда приглашал меня. Он очень любил фотографировать, и мы отправлялись в Лагерный сад, где снимали реку Томь в наиболее красивых местах. Он научил меня пользоваться фотоаппаратом, но проявлял снимки всегда сам, а меня этому не учил. По воскресеньям мы совершали большие прогулки в лес вместе с Володей Кудрявцевым и его сестрой Агочкой. По городу тоже часто гуляли с ними. Так весело и беззаботно проходило лето. Приходя с работы, я обедала у мамы вместе с братьями, а потом поднималась в свою комнату. Я была впервые в жизни свободна, по крайней мере до осени. Я говорила себе, что могла бы учиться в институте, числясь на 5-м курсе, еще целый год, и считала, что имею право отдыхать (читать, гулять) после работы, так как зарабатывала деньги на жизнь всей семьи.

Я стала обращать внимание на свою одежду, и мне захотелось новых платьев. Мы с мамой пошли в магазин и купили два отреза темно-синей и светло-серой ткани, и мама сшила мне два шерстяных платья. Купили также туфли-лодочки черного цвета на среднем каблуке, а к ним светлые фетровые боты — их носили, надевая прямо на туфли. Галоши носили осенью, а боты — зимой. Нашли также осеннее пальто, тоже любимого мною темно-синего цвета, и к нему — голубую фетровую шляпу. Я знала, что, когда на мне голубая блузка или шарфик, мои серые глаза становятся голубыми, а от голубой шляпки и подавно.

По тем временам я всегда была хорошо одета, так как мама из своих бывших выходных платьев выкраивала мне то костюм, то юбку, шила кофточки. На первом курсе я еще ходила в своих школьных платьях и, надев костюм, который сшила мама к окончанию первого курса, сразу как бы повзрослела. Одежда у меня всегда была скромной, ничего яркого или цветастого я не носила, особенно не любила красный цвет.