Ненужные - Александр Варго

С этим заблеванным, обосранным и гниющим обдолбышем со стеклянными глазами, от которого несет тухлятиной, словно от дохлой крысы?!

Сапог попытался представить эту картину, и его начал распирать истеричный смех. Да уж… Единственно подходящее сейчас для Керосина место – областная свалка, где его нужно тут же сжечь. Или морг. Да и там его скорее всего быстренько спровадят в крематорий…

– Как у тебя поднялась рука на мать? – тихо спросил Данилыч.

Сапог засмеялся. Он буквально кожей чувствовал дыхание отца, вырывающееся сквозь узкие щели досок.

– Да все очень просто, старик. Я никогда не любил твою новую стерву. Эта Нина бесила меня с самого появления в нашем доме. А потом, я знал, что у вас были нехилые накопления – ты ведь продал «двушку» нашей бабки. Но денег мне не дал, хотя я просил поделиться, чтобы купить себе хату и съехать от вас. Но ты ведь ни черта меня не слушал. Ты как жадный, толстый гном, уселся на горшок с золотом и в хер не дуешь. Ладно, я отвлекся… Короче, мы с моим корефаном Шмелем решили немного потрясти твою сучку, пока ты в свой рейс очередной намылился. Помнишь, ты тогда дальнобоем занимался?

Ответом Сапогу была глухая тишина, но он не смутился, продолжив:

– Мы хотели разыграть спектакль, типа ограбления. Я даже себе алиби придумал… Но никто не ожидал, что твоя шлюха начнет артачиться, когда началась заварушка. Шмель занервничал и нечаянно приложил ее башкой об угол стола, не рассчитав силы.

Он подождал, с удовлетворением услышав горестный вздох из подвала.

– Лавандос мы нашли, но потом возник другой вопрос: куда девать тело? – возобновил свой рассказ Сапог. – Мы посовещались со Шмелем и решили, что будет вторая часть спектакля – твоя шлюха, по нашей задумке, должна стырить общак и свалить в неизвестном направлении. Пока Шмель затирал кровь, я спешно собирал чемодан мачехи. Ночью мы лакирнули спирту для храбрости и загрузили мертвяка в багажник твоей «Волги». Башку твоей благоверной я лично обернул целлофаном, чтобы не просочилась кровь. Мы хотели отвезти тело на Гурьяновку, знаешь такое озеро за Каланчовкой? И все было бы ничего, если бы впереди не оказался ментовской патруль. Хрен знает, что у них там была за операция, но фонари от ихних гребаных тачек сверкали как прожекторы! За километр видно было! К тому же мы «тепленькие» были, рисковать не хотелось. А в десяти шагах – съезд в наши родимые гаражи, Данилыч. Так что нам ничего не оставалось, как свернуть сюда, для передышки. Ну, а тут уже мы разгулялись…

– Кто… кто разрезал ее? – с усилием выдавил Данилыч.

– Идея была моя, – спокойно ответил Сапог, стряхивая с сигареты пепел. – Я вспомнил, что в подвале была здорвенная дождевая бочка. Шмель рубил топором, я пилил. Особенно тяжело было с тазовой костью. Одежду глупой суки я сжег прямо за гаражом. Проследил, чтобы ни одна пуговица не уцелела. А насчет тела у нас возникли разногласия. Шмель предлагал залить бочку с кусками тела цементом или битумом. Я же считал, что мясо лучше раскидать в округе – тут полно бродячих собак, за сутки все сожрут. А кости закопать.

Сапог вздохнул.

– Пока судили-рядили, снова нахерачились вусмерть. Утром наши черепушки раздулись, как гнилые дыни на солнце, срочно требовался опохмел. Решили еще покутить, а вечером с твоей бабой закончить. Единственное, требуху выбросили за гараж собакам, чтобы не завоняло, те быстро сожрали… А руки-ноги и прочее солью засыпали. Что касается бабла… Ты, наверное, думал, что твоя шлюха сбежала от тебя, прихватив ваши баксы? Но все это время «зелененькие» лежат рядом. Еще тогда, на следующий день после того, как мы разделали эту блядь, я закопал свою долю, Данилыч. Как только сойдет снег, я выкопаю кубышку и куплю себе хату в Новосибирске… Так вот. Итак, возвращаясь к нашим баранам. Вечером того же дня в твоем доме меня взяли менты – за старый гоп-стоп, о котором я уж и думать позабыл. Се ля ви, такова житуха.

Опухшее от пьянства лицо уголовника перекосилось от воспоминаний.

– Про этот гараж никто не знал, и обысков здесь не проводили. Хоть на том спасибо. В общем, получил я свои три года. Шмелю маляву через кентов передал, намекнул ему, мол, братуха, не забудь прибраться в подвале! Лехи-то не было, он на заработки уехал, на Урал. Да и не хотел я Леху в свои дела впрягать… Сам понимаешь, Данилыч. Такие темы нужно с глазу на глаз обсуждать… В общем, ни хрена Шмель не убрался там внизу. А через пару дней его самого в разборке зарезали, как паршивую псину. Все разбежались, и так получилось, что единственным свидетелем оказался… кто бы ты думал? Вот он, Керосин! Герой, штаны с дырой…

С этими словами Сапог щелчком ногтя отправил еще дымящийся окурок в лежащего мужчину. Бычок попал на плечо наркомана, вверх поплыла тонкая струйка дыма.

– Шмель рассказал этому торчку все, от начала и до конца. Поэтому Керосин приперся, чтобы взять меня на понт, – с ненавистью процедил Сапог.

– Ты ублюдок, Сапог, – глухо проговорил Данилыч, и бывший зэк расплылся в гнусной улыбке:

– Ты не дослушал, старик. После моих слов ты возненавидишь меня еще больше. Перед тем как разрубить труп мачехи, я неожиданно почуял стояк. Прикинь? Как будто молодую загорелую телку на пляже увидел, в мини-купальнике, со здоровеными буферами. Мы со Шмелем переглянулись, и по очереди трахнули твою Нину. И в голову, и в передок, и в зад. Потом раскромсали ее, выпили и снова спустились, поиграв с задницей. И уже ночью, когда Шмель кемарил, я навестил твою благоверную в третий раз. И хотя она уже давно остыла, ощущения были вполне себе ничего. Сечешь, Данилыч?!

В морозном воздухе, вибрируя, зависла гнетущая тишина. Было слышно, как, обугливаясь, тихо потрескивают края расширяющейся дырочки на рубашке Керосина, прожигаемой тлеющим окурком.

– Поскольку в подвале всегда стоял сухой прохладный воздух, мясо твоей сучки завялилось, как вобла. Она превратилась в мумию. А знаешь, почему я тебе все это рассказал, старик? – понизил голос Сапог. – Потому что ты сдохнешь с этим знанием. И никому ничего никогда не скажешь.

Уголовник посмотрел в сторону наркомана. Окурок наконец начал прожигать кожу Керосина, и тот, встряхнувшись, застонал, скидывая бычок на пол. Рубашка продолжала слабо дымиться.

– И ты, е…й торчок, будешь молчать, – улыбнулся Сапог. – Никто из вас мне не нужен.

Он медленно поднялся, пнув казаком проржавевший замок.

– Че молчим, старик?

Его губы тронула холодная улыбка, когда из недр подвала донесся дикий, животный вой. Это был истошный вой смертельно раненного зверя, напоровшегося на острые колья в яме.

* * *

Как только Сапог убрался из гаража, плотно затворив дверь, Керосин с удвоенной силой принялся за уже порядком измочаленную изоленту. Ему казалось, что та уже практически превратилась в лохмотья, но каким-то непостижимым образом его руки все еще оставались скованы. Если бы Керосину сказали, что часть лохмотьев, которые он принимал за изоляционную ленту, является обрывками его собственной кожи и плоти, то он бы только покрутил у виска пальцем. Однако его беспорядочные движения и отсутствие обзора привели именно к такому результату. Под ним медленно растекалась лужа крови, но боли наркоман почти не чувствовал – лишь легкое, неприятное покалывание, как у затекшей конечности.