Летний остров - Кристин Ханна

Руби немного опешила.

— Извини.

— Извинения приняты. А теперь расскажи что-нибудь о себе.

Нора мысленно приготовилась к худшему.

— В то лето, когда ты ушла… я думала, ты вернешься.

— Это не тайна.

— Я все ждала и ждала. Через год Кэролайн уехала, и дома остались только я и папа. Как-то ночью я просто… сорвалась. — Руби сглотнула, отвела взгляд, но потом, по-видимому, взяла себя в руки и продолжила: — Я поехала в Сиэтл и пошла в танц-клуб «Монастырь». Там я подцепила какого-то парня, не помню его имени, помню только, что у него были голубые волосы, серьги в ушах и пустые глаза. Я пошла с ним к нему домой и позволила себя трахнуть. — Она выдержала паузу для большего эффекта. — Это был мой первый раз.

Нора испытала боль, на что Руби и рассчитывала.

«Вот оно, мое наследство», — подумала Нора.

Она не посмела сказать, что ей очень жаль. Руби лишь швырнула бы эти нелепо-жалкие слова ей в лицо.

— Я поступила так тебе назло. Я думала, что ты в конце концов вернешься домой, и я тебе расскажу. Помню, я не раз представляла выражение твоего лица, когда я тебе рассказываю.

— Ты хотела видеть, как я плачу.

— Совершенно верно.

Нора вздохнула:

— Если тебе станет от этого легче, знай, что я бы заплакала.

— Слишком поздно, чтобы кому-нибудь от этого полегчало. — Помолчав, Руби со вздохом добавила: — Дин тоже был не в восторге.

Дин. Нору пронзила такая боль, что на миг перехватило дыхание. Вот так же в последнее время на нее накатывает тоска — словно в спокойном море невесть откуда берегся шальная волна и налетает с ураганной силой. Иногда она часами не думает об Эрике, а потом внезапно вспоминает. Сейчас ей напомнило о нем имя Дина, но могло напомнить что угодно: школьный звонок, мужской смех, донесшийся из соседней комнаты. Что угодно.

Нора понимала, что должна что-то сказать, выражение боли в глазах Руби, когда она произнесла имя Дина, невозможно было ни с чем спутать, но горло сжал спазм, и Нора не могла вымолвить ни слова.

— Для одного вечера откровений достаточно, — резко бросила Руби. — Я иду к себе и собираюсь принять ванну.

Нора проводила дочь взглядом и тихо прошептала:

— Спокойной ночи.

Вернувшись к себе, Нора изловчилась закрыть дверь и перелезла на кровать. Затем сняла трубку и набрала номер Эрика. Он ответил после третьего гудка. Судя по голосу, он находился под действием обезболивающего.

— Алло?

— Привет, Эрик. — Она прислонилась к спинке кровати. — Ты говоришь так, будто вколол себе героин.

— Примерно так я себя и чувствую.

Он говорил медленно, с трудом, иногда глотая слоги, растягивая и искажая отдельные звуки.

— Как ты? — тихо спросила Нора.

— Н-норма-ально, просто слегка под кайфом. Новое лекарство…

Нора уже наблюдала подобный период. Очень трудно подобрать точную дозу обезболивающего. Она поняла, что время для разговора с Эриком выбрано неподходящее.

— Ладно, спи. Я позвоню завтра.

— С-спа-ать, — прошептал Эрик. — З-завтра.

— Спокойной ночи, Эрик.

— Спокночи.

Прежде чем повесить трубку, Нора долго слушала короткие гудки.

Руби поднялась к себе, достала желтый блокнот и забралась с ногами на кровать.

Это место, Летний остров, меня просто убивает! В Лос-Анджелесе я была сильной и смешной — может, не преуспевающей, но по крайней мере самой собой. Здесь все по-другому. Я вдыхаю запах роз, посаженных моей бабушкой, вытираю руки полотенцем, которое она вышила, сижу за столом и вспоминаю, как сидела за ним же, еще не доставая ногами до пола. Я смотрю на берег и в каждом плеске волн слышу смех сестры.

И тут еще мать…

Нам есть из-за чего подраться, это ясно, но я боюсь задавать вопросы, а она, чувствуется, боится на них отвечать. В результате мы с ней танцуем не в лад и под разную музыку.

Мера за меру. Один мой секрет в обмен на один твой — вот в какую игру мы начали играть. Боюсь, что не смогу удержаться на грани близости, — рано или поздно мне придется ее переступить, нырнуть в холодные глубокие воды. Представляю, какие пойдут круги!

Я обязательно узнаю о матери нечто такое, чего мне не хочется знать. Черт, да я уже кое-что узнала! Например, что сразу после окончания школы она сбежала из дома и больше никогда не разговаривала с отцом.

Еще вчера я бы этому не удивилась. Я бы сказала: ну да, Норе Бридж лучше всего удаются побеги. Но сегодня, когда она говорила о своем отце, я видела ее глаза. В них застыла боль. В какой-то степени мне не хотелось этого видеть. Потому что, стоя рядом с матерью и слушая ее, я впервые задалась вопросом, легко ли ей было бросить детей.

Дин сидел на краю пирса и смотрел, как встает солнце. Отлив сменился приливом, море было неспокойным. Волны ударялись о борт старой парусной лодки, покачивая ее у причала. Снасти скрипели и стонали.

Дин услышал вдалеке звук мотора и улыбнулся: рыбацкие лодки выходят в море. Беря курс на пролив Хэроу, рыбаки, как обычно, держались побережья острова Шоу. Дин не мог разглядеть их отчетливо, но сотни раз видел, как они плывут на своих видавших виды посудинах из крашеного дерева или алюминия. Сколько раз они с Руби стояли здесь, на причале, глядя на лодку Рэнда? В последний момент перед тем, как «Капитан Хук» огибал мыс и скрывался из виду, Руби всегда сжимала руку Дина. Он без всяких объяснений понимал, что она волнуется за отца, хоть немного, но побаивается, что он может однажды не вернуться.

Дин не знал, сколько прошло времени: приехав на остров Лопес, он снял часы. Но когда солнечные лучи набрали силу и лицу стало жарко, он понял, что просидел довольно долго. Он устало встал и повернулся спиной к солнцу.

Справа от него на воде лениво покачивалась старая семейная яхта. Ее некогда белая мачта, изъеденная ветрами и омытая бесчисленными дождями, совсем потеряла цвет. Красная краска с боргов во многих местах была содрана до дерева, толстый слой почерневших высохших листьев и серо-зеленая плесень покрывали палубу вокруг большого металлического штурвала.

Как и следовало ожидать, именно здесь он словно наяву услышал голос Руби: «Давай прокатимся на „Возлюбленной ветра“, ну давай же, Дино!»

Вспомнив Руби, Дин закрыл глаза. Вначале он от каждого воспоминания морщился, задерживал дыхание и ждал, когда образы отступят, но со временем они стали блекнуть, теперь он сам отправился на их поиски, вытягивая перед собой руки, словно слепой. Поняв, что воспоминания о первой любви бесценны, он стал хранить их сладость и боль, как самое дорогое сокровище.