Штрафники не кричали «Ура!» - Роман Кожухаров

Аникин мельком видит, что Буравчик уже возле Капитоши. О чем-то они шушукаются. Похоже, что он здорово зацепил за живое обоих «буравчиков».

— Зря ты полез, паря… — произнес негромкий голос слева от Андрея. Обернувшись, он с трудом смог различить говорившего. Неяркий свет прыгал в другом конце «отстойника», отбрасывая на раненого густую, шевелящуюся тень. Хотя он лежал на соседних нарах, Андрей не знал, кто он и как его зовут. Только смутно помнил, что принесли его в полубессознательном состоянии. Шок от боли. Тяжело перенес боль при операции. Что-то с ключицей у него было. Лежал все время молча. Или выходил на улицу. Подолгу его не бывало.

— А тебе-то что?… — с напускной суровостью спросил Андрей. — Пусть гады себе творят, что хотят? Так выходит?

Сосед молчал. Откашлявшись, он проговорил тихо-тихо:

— Ты это… гляди. У шибздика этого ножик за пазухой. Сам видел, как он его натачивал. В поле, за медсанбатом…

Андрей мог сказать «спасибо». Но он ничего не отвечает. Поворачивается на спину и лежит, закрыв глаза.

Теперь удара в спину можно было ждать в любую минуту. КтЬ знает, кто у них тут еще в замаскированных дружках. На войне в полевом медсанбате каждый день умирает по нескольку человек. Одним больше, одним меньше.

Андрей, ковыляя, вышел из амбара на улицу. Вечереет, и прозрачный октябрьский воздух делается еще холоднее и пронзительнее. Такое же, безжалостно холодное, лезвие ножа Буравчика. Аникин жадно вдыхает несколько раз полной грудью. После затхлого воздуха «отстойника» голова и мысли его словно проветрились.

Андрею вдруг почему-то сделалось легко на душе. Он ощутил внутри хорошо знакомое чувство пьянящего волнения и одновременно жгучее желание жить. Как будто порядочный глоток спирта сделал. Так с ним бывало не раз, когда он ясно представлял себе очертания грозящей ему опасности. Пусть только попробуют сунуться… Он этого гнилостного Буравчика на рагу разделает. Заодно с его венерическим дружком Капитошей.

Аникин медленно шел вдоль хозпостроек, осторожно ступая на раненую ногу. Вдруг ему вспомнилась Лера. Не воспоминание, не образ ее, а она вся, во время последнего свидания. Кожа, касание рук, любящий взгляд, губы и ее дыхание, обдающее его лицо свежим, горячим зноем. Она так осязательно зримо явилась ему, что у Андрея перехватило дыхание. Ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть ее и прижать к себе крепко-крепко. Он остановился, ошеломленный этим внезапно нахлынувшим чувством.

Удар в спину опрокинул его на землю. Хорошо, что он упал вперед лицом и успел подставить руки. Андрею не дали сгруппироваться. Видимо, кто-то был наготове сбоку. Именно он со всего размаху саданул слева по ребрам. Носок сапога ушел ниже, и удар пришелся голенищем, но все равно вышел сильным. Боль на миг сковала движения Андрея, и тело его невольно выгнулось над ушибленным местом. В этот момент он увидел над собой того, кто ударил его в спину. Это был Капитошин. Нога его уже была занесена и нацелена в живот. Но этого мгновения стало достаточно, чтобы Аникин выбросил вперед руки и, сцепив их крест-накрест, перехватил летящую в него ногу…

Андрей ощущал сильные удары, которые сыпались сзади на его спину, но руки его ухватили сапог Капитошина намертво. Он, как был лежа, выбросил вперед свою здоровую ногу, пытаясь подсечь опорную ногу Капитошина. Он угодил прямо в капитошинский каблук. Ударил хлестко, по-футбольному. Тот как подкошенный рухнул оземь. Не давая ему опомниться, Андрей всем телом рванул вперед, из-под града ударов, сыпавшихся на его спину

Выставив перед собой левый локоть, Аникин со всей силы опустил его на лицо упавшего. Одновременно он использовал этот толчок и резко встал на ноги. Как он и догадался, вторым напавшим оказался вовсе не Буравчик. Невзрачный на вид солдат, непонятного возраста, чуть покрупнее и покрепче Буры. Он в нерешительности остановился на расстоянии от Андрея. В повадках его и взгляде сквозило что-то звериное. Но не волчье, а скорее что-то от шакала или гиены. Такой нападает только исподтишка и бьет в спину. Это они, значится, для Буравчика решили почву подготовить.

Капитошин хрипел и сплевывал кровь из разбитого рта, все время выплевывая вместе со сгустками крови «сука… падла…». Слова-плевки непрерывно менялись у него местами.

— Шакалье поганое… из-за спины нападаете, — с ненавистью процедил Аникин и сплюнул на землю возле пытающегося подняться Капитошина.

— Не жить тебе, не жить… — твердил тот.

— Помоги, ну… — наконец, не выдержав, рыкнул он на своего подельника. Тот, как завзятый холуй, подбежал к лежавшему и, просунув руки под мышки, принялся тянуть его вверх.

— Осторожнее!… — взвыл от боли Капитошин. Подельник, видимо, неловко задел его раненую руку. Здоровая рука Капитошина на коротком замахе ткнулась снизу в подбородок солдата. Голова его смешно вскинулась. Не удержавшись на ногах, он грохнулся на землю, заодно уронив и Капитошина.

Трехэтажное строение матерной брани тут же выросло в воздухе над поверженными. Аникин рассмеялся от всей души. Он уже повернул за угол бревенчатой пристройки. Угрозы и ругань теперь стали почти не слышны, а потом и совсем растворились в гомоне разговоров и стонов новой партии раненых, только что привезенных с передовой.

Похоже, что на рубеже обороны становилось все жарче. Слишком много прибыло тяжелых. Некоторые были со страшными ранами. Стоны и крики или воспаленный бред сливались в облако звуков, которое разливалось повсюду. Слышать эту кричащую и стонущую боль было невыносимо, но и спрятаться от этого было невозможно.

Кто-то испускал дух прямо тут, уложенный на землю, не дождавшись операции врача. Да и гул канонады, казалось, надвинулся от горизонта ближе. Зарево боев там, вдали, стало в сгустившихся сумерках ярче. Чем быстрее надвигалась ночь, тем шире, во всю западную сторону неба, делались эти зарницы.

Андрей раздумывал, как ему поступить. Теперь в «отстойнике» и не заснешь. Только зазеваешься, ножик под ребра тут же и заскочит. Вначале Аникин решил податься в родное расположение сразу после вечерней поверки. Но тогда ему могут «самоход» припаять. К тому же и эти гаврики — Бура с Капитошей — собирались нынче ночью на хутор податься. Если Аникина хватятся, подумают еще, чего доброго, что он с ними связался. Этого Андрею не хотелось больше всего. Главное — ночь сегодняшнюю перебороть. А завтра, с утра пораньше, Аникин явится лично к майору медслужбы Юргенсу. Тот, вроде латыш или эстонец, мужик рассудительный, препятствовать его стремлению влиться в ряды передовых частей не будет.

После столкновения с Капитошей и его дружком Андрей как-то совсем внутренне успокоился. Когда в душе улеглось, воспоминания о недавних боях нахлынули на него с новой силой. Санинструктор Зина, ее любовные ласки, неистовые и одновременно обреченно отчаянные. Как будто и она, и Андрей — приговоренные и занимались любовью накануне расстрела. И ее любовные стоны, которые она пыталась, но не могла сдержать, и от этого они вырывались из ее белой, упруго вздрагивавшей груди такими глухими, надрывными звуками, что казалось, она стонет от дикой боли… Потом вдруг вспомнился Зюзин, его деловитая методичность возле «сорокапятки». И «гордый «Варяг», бесстрашно шедший в море огня…» Да, и он, и Зюзин, и старшина Кармелюк были там, на палубе, превратившейся в кромешный ад. И слова этой песни — отчаянно обреченной, но исполненной геройского величия, — вдруг неразрывно Срослись в памяти с другими словами. Теми самыми, которые шептал Андрей, готовясь шагнуть за черту простреливаемого пулеметами поля.