Молитва нейрохирурга - Джоэл Килпатрик

Многим из нас так долго внушали, что они никчемны и ничего не заслуживают, что они стали вести себя именно так, поверив в это.

— Это все, от чего вы хотели освободиться? — спросил я через минуту.

— Да, все.

Она вытерла слезы. Ярость больше не искажала ее черты. Казалось, она преобразилась и помолодела на пятнадцать лет.

— Я чувствую невероятный покой, — сказала она. — Это и правда свобода.

— Прекрасно, — ответил я.

— Я… мне нужна духовная связь с Богом, — сказала она. — Хочу снова ходить в церковь. Мой нынешний друг тоже пойдет. Только его утром не добудишься.

— Отличная идея, — поддержал я. — Вы проявили невероятную смелость и искренность. Я горжусь вами, и знаю: Бог тоже. Он хочет, чтобы вы стали ближе. Он поразительно благ, терпелив и добр.

— Я чувствую, — сказала она, встала, обняла меня и вышла.

* * *

С Дэйвом мы виделись каждый день, пока его не выписали. Говорил он все так же медленно, но операция прошла успешно. Катушки держались. Я молился за него каждый день: он соглашался, но ничего не говорило о том, что он готов открыть Богу сердце. Та девушка призналась, что в полиции солгала. Никто ее не насиловал. Дэйв не нарушил закон — головная боль повергла его на землю, прежде чем он смог слишком далеко зайти. Рванувшая аневризма спасла его от тюрьмы. Дело закрыли.

Мы встретились через полгода. Речевая терапия помогла, но он все еще говорил короткими, рублеными фразами. Правая рука оставалась слабой. Было ясно, что это на всю жизнь. Это его расстроило: он хотел вернуться на работу, но теперь не мог. Впрочем, барьер из катушек держался прекрасно, и мы могли не встречаться еще несколько лет.

Мне казалось, жизненные драмы смирили его и заставили пересмотреть всю жизнь, в том числе и духовную. Но, когда я спросил, изменилось ли что-то в его духовном мире, он только пожал плечами и покачал головой. Он не хотел иметь с этим ничего общего. Его заботило только одно: прежняя работа и прежняя жизнь.

Морин я больше не видел. Но уверен, что она, в отличие от Дэйва, перелистнула главу своей жизненной книги. Жизнь — это непрерывное путешествие. Когда люди покидают мой кабинет, понятия не имею, куда они решат направиться. Я в силах сделать только одно: дать им все возможное, пока они под моей опекой. Прежде, когда я только начинал молиться вместе с больными, мне казалось, Бог отвечает на все мои молитвы и дарит благодать и мне, и моим подопечным. Я начал думать, что подобрал ключ к идеальным исходам операций, и даже решил, что своими молитвами влияю на этот исход и что операция, перед которой я молюсь, никогда не будет неудачной.

Ага, разбежался.

Сэм, худощавый брюнет, в свои сорок пять был скептиком и реалистом. В США он эмигрировал и жил по нашим меркам небогато, но в те годы решил круто изменить свой жизненный путь и вернулся в медицинскую школу — учиться на санитара. Ему оставалось пройти еще несколько курсов. На приеме он сказал, что ему все труднее ходить и двигать руками. На сканировании открылась страшная истина: интрамедуллярная артериовенозная мальформация. Двоюродная сестренка фистулы — только здесь артерии и вены намертво сплетаются в позвоночнике и спинном мозге. Как только я это увидел, меня словно пнули под дых. Наш кораблик плыл прямо в сердце шторма. Тело Сэма словно призывало только к одному — отказаться от лечения.

Позвоночник — это часть центральной нервной системы, так что нейрохирурги часто работают и с ним. Артериовенозные мальформации — самые рискованные проблемы, с которыми мы сталкиваемся. И более того, у Сэма она возникла в верхней части спинного мозга, а это означало одно: если операция пройдет плохо, он рискует онеметь ниже шеи. Но еще хуже — намного хуже, — было то, что мальформация, скорее всего, росла все сорок с лишним лет и все время давила на вену, отчего прямо посреди позвонка распухла громадная аневризма. В шейном отделе я таких крупных почти не встречал: ее диаметр составлял два сантиметра. Она расширила костное отверстие в спинномозговом канале и изменила его форму, прижав спинной мозг к кости — и медленно его разрывая.

Спинной мозг похож на канат плотно переплетенных нервов. Толщиной где-то с палец, он тянется от шеи вдоль спины и соединяет головной мозг с телом. У Сэма это был не канат, а шнурок, обернутый вокруг аневризмы, точно ночная сорочка. Все сигналы от мозга к телу шли через эту драную тесьму. Любое неверное движение, любой отек могли нанести нервам непоправимый урон и разорвать спинной мозг, оставив Сэма на всю жизнь паралитиком.

Столь опасные случаи появлялись у меня раз за пару лет. Вскоре я понял, что этот будет одним из самых опасных. О постепенном решении проблем здесь думать не приходилось: я не мог разобраться с мальформацией, не закрыв аневризму, — и не мог закрыть аневризму, не разобравшись с мальформацией. Все или ничего. Предстояло исправить обе проблемы одновременно — или даже не начинать.

Я все это объяснил. Сэм вроде как понял, что с позвоночником играть опасно, — но, видимо, упрямо считал, будто его можно вылечить без особых проблем. Начался какой-то «тяни-толкай»: я говорил ему, что стоит на кону, а он смотрел на меня так, будто я то ли приукрашивал, то ли утаивал правду. Он словно никак не мог признать — впрочем, как и многие другие, — что медицина не всесильна и что мы, как говорится, «приплыли». Впереди маячила «терра инкогнита». Но я уверил его, что мы сделаем все возможное.

Изучив варианты, Сэм загрустил. Он решил отложить лечение на три месяца и продолжить занятия в школе. С каждым днем он все больше слабел. О карьере можно было забыть — он еле двигался и терял ловкость рук. Все признаки указывали: несколько лет — и его ждет коляска. Наконец он позвонил мне и сказал, что решился на операцию. Иных возможностей не предвиделось, и он согласился рискнуть.

К операциям я всегда подхожу очень тщательно. А к этой — готовился как никогда. Я по многу раз проверил каждый снимок, не переставая спрашивать себя: что можно сделать? Что нужно сделать? Как много я могу сделать? А без этого не обойтись? А если проще? А если отложить это на потом? И как это отразится на всей жизни больного? Стоит ли игра свеч?

Все ответы вели к одному: промедление смерти подобно. А так мы могли сохранить возможность движений. Организм мог залечить повреждения, которые эта скрытая мальформация причиняла позвоночнику на протяжении десятилетий. Может, Сэм даже вернулся бы к нормальной жизни.

Исчерпав варианты, я позвонил коллеге, чтобы узнать, не было ли у него других идей. Их не было. Я часами напролет думал о том, как провести лечение. Требовалось перекрыть и аневризму, и мальформацию — иными словами, заблокировать специальным клеем сплетенные сосуды и закупорить внутреннюю аневризму. Так мальформации обычно и лечат. Но я понятия не имел, как отреагирует столь громадная аневризма, расположенная в такой чувствительной области. Если бы удалось остановить приток крови, расширявший аневризму с каждым ударом сердца, давление на спинной мозг могло бы снизиться. Но был риск и того, что аневризма, напротив, расширится, усилит давление, и — паралич. В молитве я просил Бога дать мне ясный разум и особые указания на этот случай, в котором было так много переменных. Наконец я убедился, что подготовка проведена на все сто — и с медицинской стороны, и с духовной.