Сокрытые в веках - Ирина Лазарева

– Сюда лучше приезжать осенью, – сказал он им в аэропорту Владивостока, где встречал их по просьбе Семена Трофимовича. – Что, как зарядят дожди, – никакие палатки не спасут. Пока бог миловал – тишь да благодать, но надолго ли – никому не ведомо.

Заскрипели дверные петли, и на крыльцо вышли Маруф и Андрей.

– Вот она – горная страна, – становясь рядом с Доменгом, сказал Андрей.

В неясной расплывчатой дали темнел лес, взбираясь по крутобоким сопкам, которые нескончаемой грядой громоздились на горизонте.

– Где-то там, за горами, живет Метта, – мечтательно вздохнул Доменг. – Поскорее бы ее найти!

– Никак не пойму, что может делать девушка в такой глуши, – удивился Маруф. – Там есть поселения?

– Вряд ли. Чем дальше в глухомань мы залезем, тем больше шансов ее встретить.

– Мальчики, идите обедать, – позвала Мари из окна, – не заставляйте хозяев ждать. Нас собираются таким борщом угостить – пальчики оближешь!

На следующее утро все встали спозаранок, спешно позавтракали, поблагодарили жену Петра Григорьевича за гостеприимство и выступили в поход. Все мужчины были изрядно нагружены палатками, спальными мешками, одеялами и провизией. Лишь у Мари висел рюкзачок за спиной, да видеокамера через плечо. Петр Григорьевич шагал впереди, одетый в форму госинспектора, в высоких сапогах, с двустволкой за спиной и охотничьим ножом на боку; в отворотах синей тужурки виднелась тельняшка. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Был он потомственным лесничим, дело свое любил, за лес болел душой, на своем участке знал каждый пень, куст, ручеек и иной жизни, без ежедневных обходов, для себя не представлял.

Путешественники тоже оделись соответственно – в свободные полотняные брюки и легкие рубашки. Доменг был в джинсах и неизменной футболке. У Мари на голове красовалась широкополая соломенная шляпа, из-под нее ясно глядели васильковые глаза и свободно спадали на плечи прямые русые волосы. Мужчины были в кепках с длинными козырьками, все, за исключением Маруфа, – он предпочитал довольствоваться своими густыми волосами, которые уже заметно отросли и лежали волнистыми прядями в художественном беспорядке.

Шли они быстрым шагом, едва поспевая за размашистой выверенной поступью лесника. Дом его стоял на отшибе ближе к лесу; наезженных дорог здесь не было, лишь две полузаросшие травой колеи вели к притаившемуся среди холмов поселку.

– Тут до моря рукой подать, – говорил Петр Григорьевич, а Андрей переводил. – Перевалим эти сопки, там пойдут низины, луга, потом болото. Через болото я вас переведу, а дальше пойдете сами. За топью снова сопки – по ним уже и выйдете к морю.

Бояться нечего – одно мелкое зверье по лесу шастает. Может, олени когда забредут, а что до медведей, так те поглубже ходят, сюда редко наведываются.

– А тигры, – забеспокоилась Мари, – спроси про тигров.

– Да какие теперь тигры, – горько усмехнулся лесник, – я за свою жизнь их пару раз видел, да и то издали. Вот отцу моему чаще доводилось встречать – в молодости. Тогда лес богаче был всякой живностью, и леопарды водились, и изюбры стадами ходили. А нынче и не поймешь, то ли перевелись звери, то ли подались в другие края.

– А часто ли браконьеры беспокоят? – спросил Андрей.

– Этого добра всегда хватает. Народ ушлый, несознательный, свои же родные края разоряют, лишь бы чего урвать. Мы здесь с ними воюем, на море – рыбнадзор. Вот так и живем, не скучаем.

Путники вошли в лес и остановились около квартального столба.

– Отсюда начинается мой участок, – пояснил Григорьич, – одиннадцать кварталов – все мои. Везде глаз да глаз нужен – где какой паразит или короед завелся, где деревья болеют. Тогда надо звать специалистов по лесоустройству. А как же иначе, в обиду лес не дадим. Вот они, красавцы, – сказал он, любовно похлопывая по стволу громадного кедра, – этот у нас старожил, чего только не повидал на своем веку.

Миновав небольшой кедровник, они очутились в перелеске, где росли молодые ели.

– Какой изумительный воздух, – заметил Андрей, – словно дышишь чистыми кристалликами с ароматом хвои.

– Странно, я как будто уже ощущал этот запах, – сказал Маруф, – и этот лес мне удивительно знаком.

Они шли по сплошному коричневому ковру из прошлогодних иголок, сухого валежника и шишек, который пружинил и поскрипывал под ногами. Вскоре вновь сплошной стеной встали кедры, но теперь часто попадались развесистые пихты и ели. Идти стало труднее из-за бурелома. То и дело приходилось обходить поваленные махровые стволы, бугры и ухабы, тихие прозрачные ручьи в глубоких канавках с высокими берегами. Часто путь преграждали заросли колючего кустарника.

День занимался ясный, теплый, и темнохвойный лес постепенно расцвечивался лучами восходящего солнца. Петр Григорьевич вел гостей по едва заметной извилистой тропе, которая петляла из стороны в сторону, огибая мелкие овражки и холмы, ползла вверх-вниз по небольшим пригоркам, пересекала ручьи и наконец вынырнула из леса на раздольный высокотравный луг.

Путешественники не удержались от восторженных восклицаний: чарующе свежая, в крупных каплях росы, блестящая изумрудная трава росла буйно высоко и густо. Кругом в несметном количестве пестрели цветы на длинных стеблях – кустилась желто-белыми островками ромашка, синели васильки, источали аромат багряные пионы, в стороне у ручья сиреневым облаком колыхались ирисы, лилии кивали целыми созвездиями оранжевых колоколов. Луг звенел стрекотом кузнечиков, низким жужжанием толстых черно-коричневых шмелей, трещали крыльями стрекозы; в цветах, часто перебирая мохнатыми лапками, копошились пчелы, муравьи пили воду из округлых тугих капель, в которых непостижимым образом отражался весь луг; сотни ярких бабочек кружились над цветами, сходясь и расходясь в неутомимой мазурке. Все здесь двигалось, порхало, благоухало и пело, сладострастно искрилось в лучах солнца, и люди остановились в нерешительности, опасаясь нарушить своим незваным вторжением жизнь этого сверкающего мира, где все свершалось по своим законам и в своей идеальной гармонии.

Пройти через влажные заросли все же пришлось. Под ногами зачавкала почва; трава, доходившая до груди, полегла широкой бороздой.

– Ничего, подымется, – успокоил Григорьич, – у каждой из этих травинок такая воля к жизни, какая нам и не снилась.

Солнце начинало пригревать основательно. Путники притомились и запарились. Что до Григорьича, то он шагал впереди, как ни в чем не бывало, не сбавляя скорости, ничуть не запыхавшись, при всем том успевал давать пояснения.

Высота травы начала снижаться, появились проплешины почвы, поросшей плотным белесым мхом. Стало ясно, что отряд приближается к болоту. Лесник завернул вправо, обходя кочковатую трясину, и вывел своих подопечных к неширокой гати, настланной длинными бревнами.

– Держим дистанцию в два метра и проходим, – скомандовал Григорьич и ступил на шаткий настил.

Бревна захлюпали и притопились. За лесником с опаской последовал Рене. Мари поначалу смело и решительно прошла половину пути, но, оглянувшись вокруг и осознав себя посреди зыбкой хляби и мшистых кочек, между которыми булькала илистая жижа, заросшая ряской, вдруг заробела и встала как вкопанная, не в состоянии двинуться ни туда, ни сюда. Все остановились и принялись ее успокаивать. Они потратили на уговоры около четверти часа, но ничего не добились. Подойти к ней близко, тем более с грузом, никто не решался.