Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

не ходит, лежит лежмя, а все ее за святую почитают. Народ прет к ней за благословениями, а она и не говорит уже, только глазами зыркает, а к ней все равно идут. Чтоб хоть руку поцеловать или даже просто увидеть.

– Месяц назад у тебя в трактире останавливался купец с того берега, звали его Якоб Ферье. Помнишь такого? – спросил кавалер.

– Господа хорошие, да откуда же, у меня таких проходимцев дюжина в день останавливается, и с того берега, и с этого, и что на лодках приплыли, и что на телегах приехали, город-то людный, разве всех упомнишь? – причитал Руммер.

– Не помнишь, значит? – переспросил Волков.

– Господи, да откуда, – продолжал трактирщик. – У меня голова кругом изо дня в день, кого тут упомнишь?

Слушал его кавалер и мало ему верил, скользкий был тип этот Езеф Руммер.

Неужто они так много тут купцов режут, что и упомнить не могут, сколько их было и откуда они. Нет, не вызывал он доверия у Волкова. А уж Сыча провести этот прощелыга и вовсе не мог. Сыч смотрел на трактирщика с ехидной улыбкой.

– Врет он, знает он, где Ганса искать, – на ухо Сычу сказал кавалер, – режь его, пока не скажет.

– Резать-то оно конечно… Да вот я что подумал. – Фриц Ламме помолчал. – А может, съездим в приют, поглядим, вдруг там она, вдруг повезет нам и застанем. А этого резать всегда успеем, куда он денется.

Как всегда, Сыч был прав. Волков глянул на Максимилиана:

– Лошади?

– Не расседлывал, господин.

– Так, где твой приют, говоришь? – спросил Сыч у трактирщика.

Глава 13

Вдоль забора сидели люди, хоть и совсем не жарко было на улице. Богомольцы-паломники, что таскаются вечно по святым местам, старухи, хворые, увечные, бабы с детьми. Одни молились, другие ели крохи последние из тряпицы, третьи кутались в лохмотья и дремали на ветру. У ворот стояла пара дюжин человек в надежде, что пустят до святой. Люди слушали какого-то болтуна-проповедника, призывающего каяться. Волков слез с коня, Максимилиан и Сыч распихали перед ним людишек, давая возможность пройти к двери. Ёган был при лошадях, а монах, которого тоже взяли на случай, если ведьму удастся схватить, остался в телеге. Сыч рукоятью ножа начал стучать в красивую крепкую дверь.

– Отворяйте, – орал он.

В двери распахнулось малое окошко, такое малое, только чтобы лицо и было видно, и из него заговорил мужичок:

– Чего вы? Матушка почивает, принимать и благословлять не будет сегодня. Ступайте.

– Отворяй, говорю, кавалер Фолькоф желают поглядеть на ваш приют и поговорить с вашей главной, – продолжал Сыч.

– Говорю же, почивает она, приходите к вечеру. – Мужичок попытался закрыть окошко, да Волков засунул в него руку и схватил упрямца за одежду.

– Отворяй, не нужна мне твоя матушка, – грубо сказал он, – отворяй, или через забор перелезем и кости тебе поломаем.

– Не велено, – блеял мужик, пытаясь вырваться.

А рука у кавалера была слаба еще и порезана вся, не удержал он его. Мужичок вырвался и напутствовал их с достоинством:

– Не балуй. Говорю, не велено, так идите с Богом.

* * *

… Кавалер глянул на Сыча, кивнул головой: давай.

Тот понял, позвал Максимилиана:

– Подсоби-ка.

– Чего вы удумали? – Привратник через окошко пытался увидеть, что там делают эти люди.

– Сейчас-сейчас, – обещал ему Сыч, – сейчас узнаешь, что мы тут удумали, когда кости твои хрустеть будут.

– Открывай по-хорошему, последний раз прошу. – Волков был строг, но спокоен.

И мужик вдруг согласился:

– Открываю, супостаты вы.

Лязгнул засов, Максимилиан толкнул тяжелую дверь, вошел и грубо отпихнул мужика с прохода, шедший за ним следом Сыч поднес привратнику к носу кулак.

– Я тебе… – пообещал он.

– Да чего вы? – бубнил мужик.

– Кто таков? – грубо спросил Фриц Ламме. – А?

– Михель Кнофф я.

– Привратник?

– И привратник, и истопник, и дворник тут.

А Волков шел в дом, Максимилиан спешил за ним. Они поднялись на пару ступеней, отворили дверь и вошли в большую залу. Тут был камин нетопленый с печкой, окна под потолком стекленые, длинный, чистый, свежескобленный стол, за которым две молодые женщины в одинаковых платьях и чепцах лущили фасоль и с удивлением уставились на вошедших мужчин.

Привратник Михель Кнофф семенил за Волковым и говорил просяще:

– Господин, не надобно вам сюда, тут приют бабий, тут мужчинам недозволено. Тут, почитай, монастырь.

Кавалер остановился, глянул на него и спросил:

– Кто тут старший?

– Так то матушка, но она скорбна болезнью, а ей помогает благочестивая Анхен. Она тут все дела и ведет.

– И где она? – спросил кавалер.

И тут что-то изменилось вокруг. Словно света больше стало, или тепла в прохладном зале прибавилось, или солнце вышло и греет и светит на всех. И услышал кавалер за своей спиной красивый женский голос:

– Здесь я, добрый господин.

Он обернулся и увидал прекрасную, по-настоящему прекрасную молодую женщину. Была она свежа, чиста и лицом, и одеждой, из-под накрахмаленного чепца смотрели на Волкова огромные глаза цвета дождевой тучи, серые-пресерые. А ликом она была такой, какими ангелы должны быть. Благочестивая Анхен потупила взор и присела низко, Волков тоже ей кланялся, и Сыч кланялся, а Максимилиан стоял истуканом, рот разинув, и смотрел на нее.

Тут она подняла глаза на кавалера, глянула ему в лицо, прямо в глаза, и словно увидела, узнала там что-то. Торопливо отвела взгляд, перевела его на лоб и свежий шов.

Волков поглядел на Сыча случайно и опять увидел его красные и страшные, без белков, с кровью глаза. И понял, что его собственные немногим лучше, вот женщина от них взгляд и отвела. Не очень-то приятно смотреть на такое.

А она заговорила своим удивительным голосом, чистым, звонким, который хочется слушать и слушать:

– Меня зовут Анхен, я помощница матушки нашей, настоятельницы приюта, благочестивой Кримхильды.

– Я Фолькоф, рыцарь божий. А это люди мои, – слегка растерянно отвечал Волков.

– Рыцарь божий Фолькоф и вы, добрые люди, надобна ли вам помощь? Вижу раны на вас, может, мази и лечения вам требуются? Или благословение матушки нашей? Многие рыцари перед войной приходят к нам за благословением.

– Нет, ничего такого, – медленно отвечал кавалер, позабыв, зачем он тут.

– Может, еда вам надобна? У нас добрая еда, – продолжал этот ангел, ласково ему улыбаясь.

– Нет-нет, не голодны мы, – отказывался от всего кавалер, хотя Сыч бросал на него возмущенно-удивленные взгляды.

– Добрые люди, – теперь благочестивая Анхен улыбалась, словно извиняясь, – ночлега или постоя предложить я вам не могу, это женский приют. Мужчинам здесь останавливаться – не к чести нашей.

– Нет, нам не нужен постой. Мы