Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

телегой. Все украли.

Она замолчала, но Сыч хотел знать продолжение истории:

– Ну и?

– Я искать стала, а тут Вильма и говорит: уехали родители твои, бросили тебя, пошли со мной в приют. Я и пошла.

– А останавливались вы где, в «Безногом псе»? – интересовался Волков.

– Нет, мы остановились в «Старом рыбаке», – отвечала Эльза.

Тут Сыч сел на корточки рядом с ней и, заглядывая девушке в глаза, спросил как можно более дружелюбно:

– Эльза Фукс, а Вильма с тобой в постель ложилась?

– Что? – удивлялась Эльза, заливаясь румянцем и глядя на Сыча. – Как это?

– А как муж с женой ложатся, – пояснял Фриц Ламме. – Нет? Не было такого? А чего ж ты тогда краснеешь так?

Девушка неотрывно смотрела на него и не отвечала.

– Ложилась ведь, да? – продолжал Сыч. – Вильма, видать, мужиков-то не привечает? Ну, чего молчишь-то?

Но Эльза только глядела то на Сыча, то на Волкова. А Сыч рассказывал, улыбаясь:

– Сдается мне, что родителей твоих Вильма и убила, а тебя не тронула, видно, приглянулась ей. Она тебя и взяла себе. Наверное, и пивоварню дяди твоего как-нибудь приспособила, она ловкая, ведь так?

Эльза Фукс продолжала молча слушать его.

– Ну, чего вылупилась, скажи уже что-нибудь, – улыбался Фриц Ламме.

– Неправда это! – наконец произнесла девушка. – И кто вы такие, чего вы хотите от нас? Откуда вы все это знаете?

– Да я думаю так просто, – говорил Сыч, – может, оно и неправда. Только вот одно мне интересно: сережки да колечко кто тебе подарил? Золотишко-то, я вижу, твое нестарое, видать, не родители тебе его дарили. А может, жених дарил? Так ты скажи, кто он, мы и спросим у него.

Девушка снова молчала.

– Нет жениха? – Сыч победно улыбался. – Вильма подарила. Она! А с чего бы ей тебе золото дарить, если ты с ней в постель не ложилась, а? Может, от раскаяния, что родителей твоих порешила?

Эльза Фукс смотрела на него с ужасом, а Волков видел, что каждое слово Сыча попадает в цель, достает девушку.

– Ну, говори, когда она тебя взяла и где? – Фриц Ламме неожиданно влепил ей пощечину, звонкую и тяжелую.

Эльза чуть не повалилась на пол. Едва удержалась, схватилась за щеку, заплакала.

– Порыдай-порыдай, да только знай: я-то добрый и спрашиваю по добру, – он указал пальцем на Волкова, – а вот господин мой, он не очень добрый и с ведьмами не церемонится.

Сыч приблизился и почти в ухо говорил ей:

– Я сам видел, как он ведьме одной в пасть раскаленную кочергу совал, так у той губы да язык жарились, а вонь стояла в каморе пыточной жуткая, хоть беги. И жарил он ее, пока не сдохла. Он и с тобой так поступит, ему тебя не жаль. Он ведьм не жалует. Так что ты со мной говори, не дожидайся, пока он спрашивать начнет.

– А что ж мне сказать-то вам? – испуганно лепетала Эльза.

– Все говори. Говори, когда с Вильмой в постель легла?

Девушка опять молчала, и холодный голос Волкова вывел ее из ступора:

– Говори или на костер тебя отправлю.

Она побледнела, не иначе как вид сурового мужчины сыграл свое, и девица заговорила:

– Так давно еще, как в приют она меня привела, так там я с ней и легла. И ложилась в ее кровать, как она звала.

– А другие бабы вас не упрекнули в том? – спросил кавалер.

– Так и они все… многие так же ложились друг с другом, – отвечала девица.

«Вот так вот, – всем своим видом показал Сыч, глянув на Волкова. – Такой вот приют».

Волков был удивлен, хоть и не выдавал удивления, а Максимилиан вроде как и вовсе не понимал, о чем говорит девица, хмурился и слушал изо всех сил. А Сыч продолжал:

– А благочестивая Анхен с другими бабами тоже ложилась?

– Нет, не видела я такого, – отвечал Эльза Фукс. – Помощница ее Ульрика на колени пред ней вставала, руки ей лобзала, и только. А сама она руки матушке лобзала, и все.

– Ты дружков Вильмы знаешь? Ганса Хигеля и других?

– Всех знаю, – отвечала девица, – они сюда приходили не раз: и Ганс Спесивый, и конюх Клаус, и Черный Маер, и Ёган Нога. Все сюда приходили.

– Где их искать?

– Знаю только, где дом Ганса, я ему от Вильмы иногда послания относила, а где другие живут, не видела.

– Покажешь, – сказал Сыч.

– Покажу, – закивала Эльза.

Сыч еще что-то хотел узнать, но Волков остановил его жестом и сам спросил, глядя на девушку как можно суровее:

– Вильма твоя – ведьма. Ты тоже ведьма?

– Нет, господин, нет, я не ведьма, – сразу заговорила она, – я не способная. Клянусь, я и в церкву хожу. Можете у отца Адриана спросить.

– И что же, ты исповедуешься отцу Адриану? – уточнил Сыч.

– Исповедуюсь. Все как есть говорю, – отвечала девица.

– И не гонит он тебя из церкви за блуд твой?

– Не гонит, – говорила Эльза. – Ласков со мной.

– Да что ж это за город такой? – искренне удивлялся Сыч, глядя на кавалера.

Волков ему не ответил, он пристально глядел на девушку и говорил:

– Покажи-ка мне зад свой.

– Зад показать? – Девушке опять стало страшно. А как страху не быть, если человек с красными, как кровь, глазами хочет тебя разглядывать.

– Да, подойди сюда и зад свой мне покажи.

– Господин, там нет ничего, – лепетала она.

Но Волков сразу понял: девица знает, что он будет искать у нее под юбкой.

– Нет так нет, – произнес он. – Но ты все равно покажи мне. На слово я тебе не поверю. Иди сюда.

Девушка послушно подошла к Волкову, к окну, повернулась к нему спиной и, стараясь не смотреть ни на Сыча, ни на Максимилиана, стала подбирать юбки, пока ее зад не оголился. Кавалер развернул ее к свету и внимательно оглядел совсем не женственный, еще тощий, как у мальчишки, девичий зад и ничего не нашел в нем необычного. В ложбинке, меж ягодиц, там, где заканчивалась спина, не было ни шрама, ни пятна. Волков одернул ее юбки, встал со стула, заглянул ей в лицо и спросил:

– Знаешь, что я искал?

– Знаю, господин, – тихо отвечала девушка.

– У Вильмы он был?

– Шрам там у нее был, господин.

Кавалер понимающе кивнул и сказал:

– Собирайся, с нами поедешь.

– В крепкий дом меня повезете? – спросила Эльза, начиная всхлипывать.

– Думаем мы, что Вильма твоих родителей убила, а у меня меч украла. Пока в подвал тебя сажать не буду, при мне останешься, а если поможешь мне меч найти, то и отпущу тебя после дела.

– Отпустите? – девушка пыталась заглянуть ему в глаза.

– Дом этот твоим должен быть,