Не осенний мелкий дождичек - Наталья Глебовна Овчарова

Урок шел своим чередом, с дисциплиной у Валентины уже давно не возникало затруднений. Все сорок пять минут ученики были заняты творческой работой, озорничать некогда. Сколько есть путей дать им возможность проявить это творчество! Можно предложить, чтобы каждый проверил работу соседа, — это вызывает особый интерес. Самим отыскать в диктанте ошибки, произнося слова по слогам. Или сравнить написанное ими с печатным текстом… Каждый раз Валентина старалась привнести в урок что-либо новое; за годы работы таких находок у нее накопилось порядочно.

Следующий урок у Валентины был свободный; математику в четвертом «в» вел Иван Дмитриевич, Валентина попросилась к нему.

— Наконец-то собрались! — обрадовался Ванечка. — Смотрите хорошенько, я же знаю, сколько у меня всяких огрехов!

Валентина, которая впервые шла на урок к молодому учителю, улыбнулась его энтузиазму: наверное, втайне струсил чуток. Когда-то она сама страшно волновалась при посторонних. Впрочем, случается и сейчас…

Ванечка начал урок мгновенно, без подготовки и раскачивания, с таким увлечением манипулируя сложными терминами, что Валентина диву далась. Казалось, он не видел учеников, не думал о них, вернее, они были необходимыми соратниками в его размышлениях и поисках, и он спрашивал с них, как с равных. «Не о таком ли контакте говорила Света Овсиенко?» — думала Валентина. В конце концов, она и сама увлеклась и уже не наблюдателем себя чувствовала, а таким же взволнованным первооткрывателем, как и дети, в мире необыкновенных обозначений и величин.

— Очень меня ругаете? — спросил в учительской Ванечка. — Ершисто все, да? Не умею еще гладко… Домашнее задание пришлось давать после звонка, не уложился.

— Рационализм — дело наживное, Ванечка, — с мягкой грустью сказала Валентина. — А вот талант… ему не научишься.

— Талант! Ишь, куда махнули! — ощетинился он. — Боитесь, духом упаду от критики? Ей-богу, не упаду!

Он был так забавен в эту минуту — с торчащими по-мальчишечьи вихрами, с очками, сдвинутыми на лоб, — что Валентина расхохоталась:

— Милый, храбрый заяц, ваш урок действительно хорош. Чем? Даже трудно объяснить, как трудно объяснить, чем хороша полюбившаяся тебе музыка… Конечно, недостатки есть, но это ли главное? Только не возгордитесь, пожалуйста. И не превращайтесь в занудного рационалиста! Да, кстати, как, на ваш взгляд, Рома Огурцов?

— Огурцов? Сначала сидел с рыбьими глазами. Знаете, бывают у рыб сонные белые глаза. Но я вытащил его раза два к доске, подкинул пару любопытных задачек… Ничего, в норме. А вам показалось другое?

— Я о нем и забыла, решая ваши задачки, — улыбнулась Валентина. — Значит, вам Огурцова упрекать не приходится.

— Я не теща, чтобы упрекать, — сердито сказал Ванечка. — Если ученики не хотят знать, значит, я, учитель, не разбудил в них живинки. Винить в своей бездарности детей — занятие в общем-то не столь благородное. А вы меня здорово сегодня воодушевили! — признался вдруг он. — Смотрю, и вам интересно. Ну, думаю, видно, ничего. А то на первых, порах в каждом своем шаге сомневаешься, все кажется плохо, неумело. Вам, наверное, такого не довелось испытать.

— Довелось, Ванечка, еще как довелось…

И следующий урок был «окном» у Валентины. Она не пошла, как намеревалась, домой, решила вновь посидеть в четвертом «в», теперь у Аллы Семеновны. Сначала все обстояло как будто ничего, Алла Семеновна объясняла, дети, казалось, прилежно слушали… но вот кто-то кого-то хлопнул по голове книгой, по классу прошел шумок, тихий смех… Напрасно делала замечания Алла Семеновна, напрасно хмурилась Валентина, класс жил сам по себе, Алла Семеновна сама по себе, «Наверное, я выглядела так вот во Взгорье», — невесело думала Валентина. Вторгаться в урок своей властью она считала неэтичным, и что это изменит? Алла Семеновна раздражалась все больше, все чаще переходила на крик. Вот она, приступив к опросу, вызвала Огурцова, тот встал, изогнувшись, словно вообще не имел костяка. Начал бормотать что-то невнятное.

— Опять мямлишь? Опять не подготовил урока? Садись и повтори по учебнику все сначала! — рассердилась Алла Семеновна. — Котова, отвечай на вопрос!

Инна, эта ясная, светлая девочка, вдруг начала заикаться; Алла Семеновна тоже посадила ее, не дослушав. Плохо было в классе и учительнице и ученикам. С этим и пришла Валентина после занятий к Чуриловой.

— Евгения Ивановна, вы знаете, как проходят в четвертом «в» уроки ботаники? Я сегодня посмотрела.

— Дети жалуются. Пытаюсь разубедить…

— И не предупредили меня!

— Неудобно, Валентина Михайловна. Если бы не я вела этот класс… Нельзя, чтобы подумали: наговариваю. Защищаю. Пытаюсь вмешиваться.

— Не узнаю вас, Евгения Ивановна. Вы же всегда стоите горой за детей. И вдруг сложили крылья. Почему?

— Старею, верно, Валюша. — В голосе Чуриловой прозвучала такая печаль, что Валентина встревожилась:

— Со Славой что-нибудь? Вам нездоровится, Евгения Ивановна?

— Славе суждено свое, — склонила седеющую голову Чурилова. — Как безжалостно уходит время… Сегодня у Анны Константиновны опять был ночью сердечный приступ. Мы со Славой еле справились, решают минуты, а у нас когда-то дождешься «скорую». Так боюсь, что ей недолго осталось…

12

…Долгожданный, в суете приготовлений пришел Новый год. Вечером тридцать первого Валентинка собралась к Нине: девушки звали ее, говорили, что пойдут ряжеными, станут гадать. На крыльце столкнулась с завучем.

— Вы куда? — сказал он. — Ничего подобного. Идем к нам.

— Но я обещала…

— Чепуха! Как можно отказаться от компании товарищей по работе? Никаких разговоров, идемте. Все уже собрались.

За столом у Аксеновых действительно собрались все учителя, и дядя Семен с тетей Настей были тут же. Но главное — Валентинка даже стала на пороге, не зная, входить или не входить: в переднем углу, рядом с директором, сидел в новой пиджачной паре совсем не такой уж самоуверенный Лапников. Он-то зачем здесь?

— С Павлом Дмитриевичем мы однокашники, вместе учились у Варвары Прокофьевны, — сказал Аксенов. — Проходите, Валя.

Пришлось сесть. Валентинка старалась не смотреть на Лапникова, но все равно неприятно было слышать его хрипловатый голос, какой-то дрожащий, клекочущий смех.

— Давайте выпьем за то, чтобы новый год был мирным во всех отношениях, — поднял рюмку директор. — Довольно нам войны, сыты ею по горло. За все доброе в новом сорок шестом! — и чокнулся с Лапниковым! Он, про которого тетя Настя сказала: «не вытерпливает этого нахалюгу»!

Лапников протянул свою рюмку и к Валентинкиной! Она так взглянула на него, что Лапников удивился, потом усмехнулся, но все же притронулся к ее рюмке своей.

— Ты что, Пал Дмитрич? — спросил Аксенов. — Смеешься чего?

— Да так, — позвенел по рюмке пальцами Лапников. — На фронт не взяли, не годишься, мол. Будто здесь было легче… Тут плох, там нехорош, сам бью, меня бьют… кому что докажешь?

Вновь налил рюмку, выпил,