Избранный - Максим Замшев

Геваро пересек Сену и вышел на знаменитую площадь Сен-Мишель, изрядно загаженную после субботней ночи. Около знаменитого фонтана валялись банки из-под пива, окурки и просто неопознаваемый мусор. По бульвару, называвшемуся так же, как и площадь, в сторону Люксембургского сада вяло тянулись автомобили. Из немногих работающих в воскресенье магазинов доносились голоса бесконечно суетящихся продавцов, охранников, уборщиц. В такую жару все двигались по инерции.

Солнце выжигало из жизни сам смысл.

Дом Клеманов выделялся своей массивностью и обманчиво выглядел чуть крупнее остальных домов на бульваре.

Охрана не хотела пропускать Геваро ни под каким видом, ссылаясь на недавний приказ хозяина впускать только тех, кого он сам отметит в списке. Человека с фамилией Геваро в этом списке, само собой, не было… И как полицейский ни пытался пустить в ход всю свою выработанную за годы работы артистичность, ничего не выходило. Охранник, очень плотный, с габаритной шеей, только высовывался из-за двери и грозно и недобро поглядывал на незваного гостя.

Наконец Геваро пригнулся к охраннику очень близко, тот, ничего не подозревая, не стал отстраняться! По его мнению, этот невысокий, бедновато одетый господин со странностями не мог представлять для него никакой опасности. И уж никак он не ожидал, что этот невзрачный тип указательным пальцем очень резко ткнет его в грудь, так что он потеряет равновесие и упадет.

Пока охранник, чертыхаясь, поднимался, Геваро успел проникнуть вглубь дома. Уже дребезжала сигнализация, стали сбегаться обитатели дома… Спасло Геваро появления самого Франциска Клемана. Он в домашнем халате предстал перед всеми на площадке парадной лестницы. Геваро, увидев нынешнего главу банкирского дома, расплылся в улыбке и почти пропел:

– Друг мой Франциск, узнаешь ли ты Геваро?

Лицо банкира потеплело:

– Боже мой, Мишель, неужели это ты? Как я рад, старина!

Франциск Клеман начал спускаться с лестницы навстречу старому полицейскому. Достигнув последней ступеньки, он широко раскинул руки и заключил Геваро в объятия. Охрана, по знаку хозяина, вернулась на свои места.

Что должно произойти, чтобы два русских человека, мужчина и женщина, пили утром кофе в Париже, на улице Риволи? Да в общем-то, ничего особенного. Если отбросить всю романтическую подоплеку, то станет понятно: течение наших жизней столь необъяснимо, что куда угодно может привести русского мужчину и русскую женщину. Даже при условии, что их судьбы не озарены не только взаимной или односторонней симпатией, но и просто никак не сопряжены друг с другом ни в прошлом, ни в будущем.

Подходя к обычной парижской кофейне, с улыбчивыми официантками и узкими столиками, ни Климов, ни Эвелина не догадывались, как серьезно свяжутся их жизни в ближайшие часы и как мало в этой связи будет зависеть от них самих.

По большему счету, все это время, что прошло после их встречи в аэропорту Шарля де Голля, Климов не вызывал у Эвелины никаких серьезных эмоций, кроме легкого раздражения из-за причиненного ей неудобства. Да, ей среди ночи пришлось ехать встречать его, потом, совершенно не выспавшись, повинуясь правилам вежливости, проводить с ним сегодняшнее пыльное парижское утро. Но всего этого изначально недостаточно, чтобы отнестись к Климову по-особому.

Если бы не ночные звонки…

Париж Трофимова давно уже не воспринимала как одну из сияющих величием мировых столиц, излюбленное лакомство туристов всего мира. Она жила в нем долго и уже не замечала абсолютно ничего, кроме суеты и шума, связанных с большим количеством эмигрантов с Черного континента. Кто бы мог подумать, что все сложится именно так! Когда ей объявили, что отправляют работать в парижский корпункт, она бесконечно обрадовалась. По всем законам продвижения по карьерной лестнице (а законы эти Эвелина за годы работы в медиабизнесе изучила в совершенстве), уж ей-то точно не светило столь лакомое место. Обычно в заграничные корпункты посылают на работу сынков и дочерей боссов или тех, кто выслужился до остатка и обретал свой последний бонус. Вопросы в голове вертелись, но она их, само собой, и не думала задавать – просто собрала чемоданы и села в самолет.

Первые дни в Париже, в который она попала впервые, стали днями ошеломляющего звонкого счастья. Как хорошо, что позади осталась эта жуткая Москва, в которой над всем властвует страх, множа мании и фобии, мешая жить, любить, работать… Но вскоре Трофимова поняла, что ее удивительное назначение не является началом чудесной сказки, что на роль Золушки, превращающейся в принцессу, ее никто не назначал. Руководитель корпункта Вольдемар Чекальный или, как его звали друзья и собутыльник, Волик, родственник владельца холдинга Альфреда Брынзова, оказался полнейшим ничтожеством, думающим только о бабах, спиртном и развлечениях. Другие работники, набранные Чекальным, тоже не отличались ни смекалкой, ни находчивостью, ни работоспособностью. На ее хрупкие женские плечи легла неимоверная служебная нагрузка. Похоже, ее выписали в Париж, чтобы она делала все за всех, а Волик докладывал бы начальству о своих творческих достижениях.

Она уставала так, что по вечерам навзрыд рыдала в своей небольшой служебной квартире, из которой так живописно смотрелся Антверпенский сквер. Когда она видела в окно счастливых мамаш, катающих по скверу коляски или наблюдающих за резвящимися чадами, ее кулачки сжимались так, что ногти больно впивались в кожу ладоней. Ей виделось, что кто-то заставил ее заглотить крючок, и она теперь беспомощно болталась на леске, лишенная настоящей жизни.

Раздражение, усталость, злоба накапливались в женщине с каждым днем. Ей представлялось, что ее личная жизнь не складывается из-за этой дурацкой затянувшейся командировки. Время шло и губило ее. Париж медленно становился ее адом…

– Какой кофе вы предпочитаете? – Климов, задавая этот вопрос, мягко заглянул Эвелине в глаза.

– Предположим, я не предпочитаю никакого кофе. Такая жара может, выпьем что-нибудь прохладительного?

Она отвыкла от мужского внимания. Даже от такого, когда оно обусловлено только лишь светскостью кавалера и его хорошим воспитанием. Имея дело главным образом с Чекальным и его женоподобными приятелями, Эвелина c каждым днем преисполнялась презрения ко всему мужскому племени. Но иногда, в запрятанных глубоко мечтах, ее так и подмывало познакомиться с каким-нибудь арабом, источающим силу и мужество, отдать ему всю себя, назло «этим», но она боялась попасть в историю. Об эмигрантах из арабских стран рассказывали всякие ужасы.

Воскресным утром в парижской подземке пахло чем-то затхлым, в воздухе смешивались терпкие ароматы людских тел и пыли. Все это поднималось, циркулировало по вагонам и станциям. Антуана, почти не спавшего в ту ночь, периодически смаривал сон. Случалось, он на короткое время проваливался довольно глубоко, но тут же, словно от внутреннего толчка, просыпался и напряженно всматривался в лица немногочисленных пассажиров. После вчерашнего дня, так неожиданно придавшего его весьма до этого небогатой на события жизни совсем другое качество, он решил не ослаблять внимания ни на секунду. Ведь они с Геваро впутались в такую опасную историю. Их вчера чуть не убили, что бы там Геваро ни говорил…