Мужчина апреля - Юлия Яковлева

– Добиться своего? Что вы имеете в виду?

– Ну… Вы ведь знаете, что до четвертого класса у нас все мальчики учатся вместе, без деления на специализации. Потом их дифференцируют по объективным и психологическим показаниям. Для вас, наверное, не секрет, что самых красивых мальчиков определяют в конкубины, самых способных – в учителя, самых терпеливых и сочувствующих – в сиделки, физически выносливых – в физические работники и так далее… С Томом было непросто. Он был и очень способный, и очень красивый. То есть попадал в обе категории – конкубина и учителя.

– У конкубинов же больше возможностей. Многие стремятся.

Психолог посмотрела на меня с каким-то странным сочувствием. И разговор на тему о выгодах карьеры конкубина не поддержала.

– Честно говоря, Том свою красоту ненавидел. Он был тоненький, зеленоглазый, кудрявый, с длинными ресницами, похожий на красивую девочку… Сами понимаете, что многие женщины таяли и всячески сюсюкали с ним. У нас работает немало одиноких учительниц, они привязываются к ученикам, как к родным. Том очень резко реагировал на любые комплименты: считал несправедливым, что людей оценивают по внешности и что красота может определить жизнь и карьеру.

Я пожала плечами: как странно она рассуждает. Для женщины действительно красота не главное. Но для мужчины… Я всегда считала, что для мужчины красота – это счастливый билет. На календарях до недавнего времени печатали портреты исключительно красавцев-конкубинов. Если у таких мужчин есть надежные постоянные партнерши и высокий рейтинг – значит, заработают на отличную пенсию, беспокоиться ни о чем не надо, ярко проживут свою короткую жизнь! В том случае, конечно, если не подхватят вирус от клиенток – такое случается часто, несмотря на дезинфекторы. Вслух же я сказала:

– Да, но сколько красивых конкубинов сделали карьеру – помимо своей основной специальности. Вот Гастро-Марк, например…

Психолог чуть заметно улыбнулась одними глазами. Мне показалось или она и вправду смотрит на меня слегка снисходительно? С чего это вдруг?

– Для многих умных людей красота – тяжелая ноша. Не важно, мужчины это или женщины, – объяснила она терпеливо, как ученице за партой. – Во всяком случае Том воспринимал свою внешность именно так. В третьем классе он после бесед о выборе специальности убежал к себе, а потом вернулся весь в крови – порезал лицо бритвой. Никогда не забуду, как он шел по коридору с гордо поднятой головой, обливаясь кровью, глаза яростные такие… Шрамы эти очень долго заживали. Я, когда увидела плакат, специально всмотрелась, но шрамов не видно. Наверное, заретушировали.

– У него остался только один, не сильно заметный, – быстро сказала я.

Тут она снова улыбнулась, на сей раз краешками губ. А я покраснела под ее проницательным взглядом. Ну что я, в самом деле, как школьница!..

– Но шрамами он не отделался. Какая-то глупая уборщица сказала ему, что шрамы настоящего мужчину только украшают. И тогда он прыгнул из окна.

У меня сердце упало.

– Как прыгнул? Хотел разбиться?

– У нас трехэтажные корпуса, шансов разбиться мало. Тому повезло – сломал ногу, ничего больше не повредил, к счастью… Мог позвоночник сломать. С тех пор слегка прихрамывал. Сначала подозревали, что он притворяется, но рентген подтвердил, что кость серьезно раздроблена.

– И что потом?

– Потом я с ним долго работала, провела подробную оценку его психологического состояния и рекомендовала его в учителя, а не в конкубины. Нам тут драмы не нужны. У нас же не колония, а продвинутая школа. Мы нашим мальчикам хотим только добра.

Мы обе помолчали, явно оценивая, что такое добро по отношению к мальчикам в мире, где они ежеминутно рискуют умереть. Что-то в строгих глазах психолога вдруг дрогнуло, потеплело, поплыло.

– Скажите, как он там, мой Томми? Ничего страшного не произошло?

Мой Томми! Ну ничего себе. Только что сидела с непроницаемой физиономией и читала мне нотации – и вот, пожалуйста, туда же. Я вспомнила вчерашний насмешливый вопрос Айны: «Он и вас уже охмурил?» С трудом удержалась, чтобы не задать тот же вопрос этой внезапно расчувствовавшейся и еще красивой женщине. И торопливо произнесла:

– Наверно, директор уже вернулась, спасибо вам за в высшей степени полезную информацию.

– Не за что. Рада помочь. Если увидите Тома, передавайте привет. Скажите, что я его помню.

Я мысленно послала на три буквы всех помнящих Томми стареющих теток, вежливо улыбнулась и пошла к двери.

Директриса уже вернулась, дверь в ее просторный кабинет была распахнута настежь. Огромные окна, в которых покачиваются сосны, приятная мебель из светлого дерева. Ничего лишнего и никакой увесистости, которую обычно предполагаешь найти в директорских. До и сама директриса – Ольга Маринская, как сообщала табличка на двери, – ничего общего не имела с директрисой в моей школе. У нас была мрачноватая немолодая женщина с крашенными хной волосами, непроницаемыми глазами и квадратным подбородком. Мы ее боялись и не любили, называли жабой. А Ольга оказалась изящной маленькой женщиной лет сорока с красивыми платиновыми мягкими волосами, собранными в элегантный пучок, и с очень светлыми серыми глазами. И так здорово одета: вся в черном, элегантно задрапированный мягкий пиджак, перехваченный булавкой с жемчужиной, широкие брюки, удобные, но изящные туфли, затейливое серебряное украшение вокруг шеи, серебряные же браслеты, огромный перстень – все какое-то особенное, изысканное, артизанальное. И духи такие же – свежие, горьковатые, едва уловимые, не то что удушающе-приторное облако вокруг Беллы. На груди – очки на красивой цепочке. Сейчас мало кто носит очки, предпочитая делать операции, но Ольга явно и очки расценивает как шикарный аксессуар. Наверное, старшие мальчики в нее влюбляются.

– Простите, опоздала, – сразу же заговорила она юным и ясным голосом. – Я в последнее время всегда опаздываю, непростительно для директора, да? – кокетливо спросила она. – Задержали в гуманитарном министерстве, хотят, чтобы я поучаствовала в очередных теледебатах. Я им сказала: у нас столько мужских интернатов, почему всегда я? Вечно отдуваюсь за всех. Превратили меня в лицо мужского образования. Но я не против – для нашей школы это хорошо. Чем больше публичности, тем лучше. Сами понимаете, как это важно в наше время. Особенно сейчас, когда Грета умерла. Она так много сделала для всех мужских интернатов – и для нашего в том числе. Ужас, да? Просто не верится.

Я закивала и вспомнила, что видела Ольгу по телевизору. Может быть, даже с Гретой. И вполне понятно, почему снова и снова ее приглашают на телевидение: вероятно, не так легко найти настолько обаятельную и открытую директрису. Очень женственное лицо мужского образования.

– Вы присаживайтесь. – Ольга указала мне на удобный серый диван. А сама по-детски крутанулась на вращающемся стуле и подъехала на нем поближе ко мне. – И что же привело к нам полицию? К тому же такую симпатичную полицию?

Это что же, она со мной кокетничает? Едва ли – директриса все-таки… С другой стороны, почему нет, я же не учусь в ее школе. Рядом с ней я чувствовала себя деревянной, простоватой, плохо одетой. Джинсы уже протерлись, туфли грязные. И надо все-таки иногда надевать старинные бабушкины украшения, а то для кого они лежат, пылятся…