Приключения русского художника. Биография Бориса Анрепа - Аннабел Фарджен

Тем временем в Хэмпстеде Борис и Маруся делали мозаику. Вестминстерский собор заказал большое панно, на котором следовало изобразить мученика XVI века Оливера Планкетта. Кроме того, нужно было сделать камин для холла в доме Огастеса Джона в Челси. В Лондоне Борис вел светский образ жизни, вращаясь в кругах Мейфера[48] и Блумс-бери. Он утверждал, что такого мужества, как званый вечер у леди Оттолайн, не требует даже сражение на фронте. Несомненно, Борис наслаждался своими успехами в свете, но все же после обеда с китаистом Артуром Уэйли признавался в письме к Хелен: “Он был один, но я чувствовал такую усталость и отупение, что не мог поддерживать разговор, и тогда он постарался исправить положение и говорил все время; обед был тоже очень хорош”. Для Уэйли, которого жена называла “безудержно молчаливым”, это был героический поступок.

Анастасия и Игорь Анреп.

Работал Борис увлеченно. Он принадлежал к тем людям, которые в любое занятие – будь то мозаика, беседа, теннис, любовь или еда – вкладывают всю свою энергию. Его очень волновало финансовое положение семьи, и он прилагал все усилия, чтобы каждому заказчику сделать мозаику как можно быстрее.

У него были веские причины не брать на приемы в Мейфер ни жену, ни любовницу, хотя вечера в Блумсбери Хелен, несомненно, посещала. Борис привык к избранному петербургскому обществу, и в определенной степени мир бомонда был ему приятен. Кроме того, было очевидно, что если он хочет получать заказы, ему следует знакомиться с богатыми меценатами. Но Хелен презирала этот мир за его художественное невежество: она привыкла к умному литературному разговору, серьезным обсуждениям проблем искусства или остроумным шуткам, понятным только семейству Стрэчи и блумсберийцам. Она не терпела принятого у богачей легкомысленного тона, считая его вульгарным. И конечно, ее наряды не годились для фешенебельного общества. Маруся тоже не могла соответствовать этому кругу, но по другим причинам. В ней была своего рода сельская простота, никаким образом не сочетавшаяся с изощренным снобизмом лордов и леди.

Генри Лэм. “Семья Анреп” (Борис, Хелен, Анастасия и Игорь).

Среди богатых знакомых Бориса были Арчибальд Синклэр, Лесли Джоуитт, Кристабель Макларен, Сэмюэль Курто, Сибил Коулфакс и Мэри Хатчинсон. Эти люди более терпимо, чем блумсберийцы, относились к его самодовольной манере поведения и с удовольствием слушали его романтические и скандальные истории. Борис, этот экзотический, великолепный чужестранец, оживлял их приемы.

Анрепы также устраивали приемы в своем новом доме. В 1918 году Николай Гумилев, будучи в Лондоне и работая с Борисом в шифровальном отделе Русского правительственного комитета, читал свои стихи в гостиной дома на Понд-стрит. После чего леди Констанс Ричардсон танцевала в обнаженном виде, а русские офицеры смотрели на нее открыв рот. В тот раз Борис дал Гумилеву отрез шелка, чтобы тот вручил его Анне Ахматовой.

Дружба с Генри Лэмом не прекращалась. В 1920 году художник написал большой портрет “Семья Анреп”, где на заднем плане была изображена изящная и смуглая Маруся. Когда ему позировали дети, то своими насмешками над религией и разговорами о том, что “Бог – фигура нелепая”, он поколебал их веру.

В 1918 году умерла Прасковья Михайловна, а к 1921‑му все четверо ее сыновей покинули родину. Володя Шуберский эмигрировал в Париж, захватив с собой большое состояние, которое было понемногу растрачено в мошенничествах и неудачных спекуляциях. Его сын Андрей был отправлен в частную привилегированную школу для мальчиков в Рагби. Отец с сыном не ладили: Володя любил читать нотации, Андрей же был ребенком замкнутым. Поэтому Борису и Марусе приходилось во время каникул брать Андрея к себе, так же как позже они брали сына Глеба – Джона.

Первое время Андрея очень обижали другие школьники. Его отец, проворачивая сомнительные комбинации с привезенным во Францию миллионом, не обращал на это никакого внимания. Когда племянник пожаловался дяде на те издевательства, которые ему приходилось терпеть в Рагби, Борис взорвался:

– Ты большой и сильный русский мальчик! И ты позволяешь себя обижать этим хилым мальчишкам-англичанам! Тресни им как следует, чтоб не встали!

В следующем семестре Андрей, по-видимому, последовал дядиному совету, поскольку Борис получил письмо от директора школы, в котором тот грозил исключить Шуберского, если мальчик не перестанет избивать своих товарищей. На каникулах довольный Борис предупредил племянника, что бить надо не слишком сильно, и вручил в награду пять фунтов.

Эраст Шуберский уехал в Югославию, где женился и вновь стал работать на железных дорогах. Сведений о его жизни почти нет – известно, что умер он от сифилиса.

Глеб покинул Россию, чтобы вместе с профессором Старлингом в Юниверсити-колледж, медицинском коллед-же Лондонского университета, заниматься исследованием кровоснабжения сердца и легких. На родине он считался любимым учеником Павлова и, конечно, был человеком умным, но вел себя с подчеркнутым высокомерием.

Сам В. К. оставался в Петербурге, пока его не обвинили в сокрытии запасов муки. Дважды его арестовывали, один раз на целых полгода. Некто Беков , личность довольно темная, был послан Борисом для обсуждения возможных путей вызволения В. К. из Страны Советов, которая, судя по всему, не собиралась оставлять старика в покое.

Летом 1921 года, когда Хелен с детьми жили в Нью-Ромни, Борис писал им нежные письма, например: