Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

Он быстро одевается. В доме нет никого, кроме старой Песи. Она, как обычно, расхаживает по комнатам, наводит порядок. Но замечает Вениамин и кое-какие перемены в доме — не то праздник на подходе, не то печаль. Сегодня возвращается из больницы Шлоймеле, но не встречают его ни фанфары, ни трубный голос шофара[20]. Возвращается блудный сын, пропадавший где-то в лесах и на дорогах, наглотавшийся белены и полыни. Нет, не героем войдет он под отчий кров, никто не станет бросать ему под ноги букеты цветов, никто не увенчает его лоб лавровым венком.

— Возчик уже здесь? — спрашивает Вениамин.

С Мордехаем договорено еще со вчерашнего дня, а сопровождать Соломона поручено Вениамину, поскольку и Хаим-Яков, и Рахиль заняты на работе. Нет, возчик еще не приехал. Вениамин поспешно умывается и поспешно завтракает. Но вот со двора раздается знакомое причмокивание и возглас:

— Н-но, Павлик!

Добро пожаловать, Мордехай, поклонник женщин! Доброе утро, Павлик, ленивейший из лошадей! Ясное дело, проказница Тамара не упускает возможности посидеть на козлах. Она уже вовсю болтает с Павликом на лошадином языке и собирается тоже ехать в больницу.

Утро спокойно, даже пыль не шевелится под ногами ветерка. Молчаливы и пусты улицы Гадяча, омытые прохладным светом. Лишь изредка верхушки деревьев шепчут что-то на ухо легкому ветру, да листья танцуют медленные танцы. В больнице запах медикаментов, пустые коридоры и беленые стекла дверей. Вот и Соломон. Готовый к поездке, он сидит на скамье в коридоре. Голова его забинтована. Но кто это сидит вместе с ним на скамейке, Боже милостивый! Видели ли вы такое, евреи? Рядом с Соломоном притулилась не слишком молодая сестра милосердия в белом халате с чистой белой косынкой на красивых волосах.

— Еврей и курсистка едут в поезде… — доносится до Вениамина знакомый голос.

И сдавленный смех, и блеск глаз, и тихое бормотание в белом коридоре.

— Познакомься с Анной Дмитриевной! — говорит Соломон, и Вениамин вежливо пожимает протянутую руку. Глаз Соломона подмигивает ему из-под бинтов. Господи, неужели не хватило этому человека урока, который преподал ему Бобров своим тяжелым колом? Что и говорить, нет такого места в этом мире, где Соломон не нашел бы себе подруги — такой, которая не прилепилась бы к нему банным листом со всеми вытекающими последствиями. А если флирт существует еще и в потустороннем мире, то следует полагать, что и там, поджариваясь на сковородке, отыщет грешник Соломон какую-нибудь дочь Евы, чтобы рассказать ей очередную шутку. А если, что крайне сомнительно, Соломона выручит хороший адвокат и он окажется-таки в раю, то первая же девственница, которая наполнит его чашу благородным вином, а блюдо — райскими фруктами, будет немедленно усажена рядом и осыпана ливнем анекдотов, который, Бог свидетель, не иссякнет у этого человека даже в садах вечности!

Анна Дмитриевна поддерживает Соломона с одной стороны, Вениамин — с другой. Так они сопровождают больного до телеги Мордехая, которая ждет во дворе. Соломон хромает, но не слишком: нога получила сильный ушиб, однако кость осталась цела. Через несколько дней он уже будет ходить, как прежде. Бинты тоже не должны вводить никого в заблуждение: голова не очень пострадала. Такова жизнь. Люди дерутся и получают удары, а затем, отлежавшись, снова выходят на воздух открытого мира к новым дракам и ударам, назначенным им судьбой.

В больничном дворе прохладно, стоят телеги с соломой, у забора помахивают хвостами лошади, жуют овес.

— Надоела мне эта больница! — говорит Соломон и полной грудью вдыхает свежий утренний воздух.

Произнося эти слова, он приоткрывает рот с дырой на месте выбитых зубов. Странно видеть таким красавца Соломона. Как выяснилось, этот удар Боброва был особенно болезненным: два зуба принес Соломон на алтарь любви к Клаве. Но не страшно — в столице доктора вставят ему новые зубы, причем не стальные, а золотые. Говорят, что в Америке самые знатные люди специально выбивают себе зубы, чтобы вставить золотые протезы — для красоты.

Вениамин подсаживает Соломона на телегу, и Павлик пускается в путь. Сестра милосердия машет рукой им вслед — машет долго и с чувством, так что из-под платочка выбиваются ее красивые волосы. Но что в ней есть такого особенного, кроме красивых волос? Женщина среднего роста, лет сорока пяти, с круглым лицом и серо-голубыми глазами. Но, как видно, Соломон не может справиться со своей тягой к женщинам, даже когда им сорок пять. Такая это штука, любовь: все равно ей — двадцать пять или сорок пять, у нее свои счеты…

Медленно крутятся колеса, неугомонная Тамарочка сыплет словами, а вот Соломон что-то молчит. Проходит женщина с корзиной. Проезжает велосипед, на его багажнике закреплен зеленый рюкзак, у велосипедиста потное лицо и пыльные сапоги. А вот и парикмахерская, где работает Берман; в окно смотрит широкое длинноносое женское лицо. Обычные люди, обычные вещи, повседневная жизнь.

Повозка въезжает в Садовый переулок. Вениамин помогает Соломону слезть с телеги и, поддерживая друга под локоть, сопровождает его в дом. Однако, едва переступив порог, Соломон высвобождает руку. Ему не хочется, чтобы мать видела его страдания. Что бы ни случилось, он всегда остается любящим сыном и не хочет беспокоить маму. Превозмогая боль и стараясь не хромать, он подходит к Песе. Но старая Песя все равно всплескивает руками, глядя на обмотанную бинтами голову своего легкомысленного сына. Нет, не обманешь материнского сердца!

— Ой, Шлоймеле! — вскрикивает Песя, обнимая Соломона, и в голосе ее слышатся слезы.

— Не о чем плакать, мама! Подумаешь, царапина на макушке!

Соломон пренебрежительно машет рукой. Разве это настоящие раны? Ерунда, а не раны.

— Не лучше ли тебе прилечь, Шлоймеле? — спрашивает Песя. — Иди приляг, а я подам тебе завтрак.

Но Шлоймеле и слышать не хочет о кровати — надоела ему кровать еще в больнице. Вот завтрак — другое дело. От завтрака не отказываются.

Особенно когда на завтрак поданы драники. Драники, вкуснейшие картофельные оладьи в сметане, приготовила любящая мать для своего непутевого сына. Вениамина тоже приглашают присоединиться к пиршеству. Основательно подкрепившись драниками, он благодарит и прощается: дела, время не ждет.

Быстрыми шагами направляется Вениамин к дороге на Вельбовку, но по пути его перехватывают две девчонки-шалуньи, Тамарочка и Сарка. Они собираются на речку, и Вениамин вспоминает, что хотел забежать на кладбище, попрощаться со служкой Ароном. Чернявый Гинцбург, как всегда, сидит в штибле у стола, склонившись над книгой. В комнате кладбищенская тишина. Когда-то было это место храмом для хасидов Хабада. Снаружи шелестят листьями деревья, и солнечные лучи прокладывают себе дорогу сквозь кроны в оконце штибла. На полу лежит световой прямоугольник, разграфленный тенью решетки; на нем, как на шахматной доске, мельтешат тени ветвей и солнечные зайчики. А что это за книгу читает габай с таким вниманием? Это «Ликутей амарим», или «Танья»[21], — словом и душой Старого Ребе дышат эти страницы.