Подземные. Жив - Джек Керуак

хотелось рыдать – но в главном все втроем мы действительно печальны, едем вместе на поезде к веселухе, к кошмару, к неизбежной водородной бомбе.

– Сказав наконец Остину адью на каком-то кишащем перекрестке на Маркете где мы с Марду бродили в огромных печальных угрюмых толпах в смятенной массе, как будто вдруг потерялись в действительном физическом проявлении умственного состояния в котором пробыли вместе вот уже два месяца, не держась даже за руки а я озабоченно прокладывал путь через толпы (с тем чтобы выбраться побыстрее, терпеть не могу) но на самом деле поскольку был слишком «задет» чтобы держать ее за руку и вспоминая (теперь с большой болью) как обычно она требует чтоб я не обнимал ее на улице или люди подумают что она шлюха – закончившись, ярким потерянным грустным днем вниз по Прайс-стрит (О обреченная Прайс-стрит) к Небесному переулку, среди детей, молодых симпатичных мексиканских лапочек причем при виде каждой я вынужден был говорить самому себе с презрением «Ах они почти все без исключения лучше Марду, мне надо лишь подснять одну… но О, но О» – ни она ни я много не говорили, и такая досада в ее глазах что в первоначальном месте где я видел эту индейскую теплоту которая в самом начале подвигла меня на то чтобы сказать ей, в одну из счастливых ночей при свече: «Милая то что я вижу в твоих глазах это вся жизнь наполненная любовным расположением не только от индианки в тебе но поскольку ты отчасти негритянка то неким образом ты первая, сущностная женщина, и следовательно самая, самая первоначально самая полно любовная и материнская» – там теперь и досада тоже, некая утраченная американская примесь и настроение с нею вместе – «Эдем в Африке», прибавил я как-то раз – но сейчас в моей обиде ненависть оборачивается другой стороной и вот спускаясь по Прайсу с нею всякий раз как вижу мексиканскую девку или негритянку я говорю себе: «бляди», все они одинаковы, всегда пытаются обдурить и ограбить тебя – припоминая все свои отношения с ними в прошлом – Марду ощущающая эти волны враждебности от меня и молчаливая.

И кто еще в нашей постели в Небесном переулке как не Юрий – бодренький – «Эй я тут работал весь день, так устал что пришлось вернуться и еще чутка отдохнуть». – Я решаюсь высказать ему все, пробую сформировать слова во рту, Юрий видит мои глаза, ощущает напряг, Марду ощущает напряг, стук в дверь и возникает Джон Гольц (всегда романтически заинтересованный в Марду но как-то более наивно), он ощущает напряг: «Я зашел книжку попросить» – суровость у него на лице и вспомнив как я обломил его по части избирательности – поэтому сваливает сразу же, взяв книгу, а Юрий поднимается с кровати (пока Марду прячется за ширмой переодеться из выходного платья в домашние джинсы) – «Лео подай мне штаны». – «Встань и сам возьми, они у тебя перед носом на стуле, ей тебя не видно» – смешное утверждение, и разум мой чувствует этот смех и я смотрю на Марду которая молчалива и внутрення.

В тот момент когда она уходит в ванную я говорю Юрию «Я очень ревную Марду к тебе потому что вы на заднем сиденье сегодня ночью, чувак, в самом деле». – «Я не виноват, это она первая начала». – «Слушай, ты такой – типа не позволяй же ей, держись подальше – ты такой донжуан что они все сами на тебя вешаются» – говоря это в тот миг когда Марду возвращается, метнув острый взгляд не слыша слов но видя их в воздухе, и Юрий сразу же хватается за ручку еще открытой двери и говорит «Ну ладно я пошел к Адаму увидимся там потом».

«Что ты сказал Юрию – ?» – Пересказываю ей слово в слово – «Боже напряг тут был непереносимый» – (как баран я озираю тот факт что вместо того чтобы быть жестким и подобным Моисею в своей ревности и положении я вместо этого молол Юрию нервную «поэтическую» чушь, как обычно, сообщая ему напряг но никак не позитивность своих чувств в словах – как баран я озираю свою дурость – Мне грустно почему-то увидеть Кармоди —

«Бэби я собираюсь – как ты думаешь на Коламбусе есть цыплята? – Я там видела – И приготовить, понимаешь, у нас с тобой будет славный ужин с цыпленком». – «А, – говорю я себе, – что хорошего в славном ужине с цыпленком когда ты любишь Юрия так сильно что он вынужден сваливать в тот миг когда ты входишь из-за давления моей ревности и твоей возможности как напророчено во сне?» «Я хочу – (вслух) – увидеть Кармоди, мне грустно – ты оставайся тут, готовь цыпленка, ешь – сама – я вернусь попозже и заберу тебя». – «Но так всегда начинается, мы вечно уходим, мы никогда не остаемся одни». – «Я знаю но сегодня вечером мне грустно мне надо увидеться с Кармоди, по некой причине и не спрашивай меня у меня невообразимо печальное желание и причина просто – в конце концов я как-то на днях нарисовал его портретик – (я сделал свои первые карандашные наброски человеческих фигур полулежа и они были встречены с изумлением Кармоди и Адамом и поэтому я возгордился) – и в конце концов когда я рисовал Фрэнка как-то на днях я заметил такую великую печаль в морщинках у него под глазами что я знаю он – » (себе: Я знаю он поймет как грустно мне сейчас, я знаю что он страдал точно так же на четырех континентах). – Взвешивая услышанное Марду не знает куда приткнуться но неожиданно я рассказываю ей о своем поспешном разговоре с Юрием ту часть о которой совсем забыл в своем первом пересказе (и здесь тоже забыл) «Он сказал мне “Лео я не хочу себе твою девчонку Марду, в конце концов я глаз на нее не ложил…”» «Ах, так значит глаз не ложил! Вот так сказанул!» (те же самые зубки ликованья теперь порталы сквозь которые проносятся рассерженные ветра, а глаза ее блещут) и я слышу это торчковое ударение на концы слов где она нажимает на свои окончания как многие торчки которых я знаю, по некой внутренней тяжелой дремлющей причине, которую в Марду я приписывал ее изумительной современности выбранной (как я однажды спросил у нее) «Откуда? где ты научилась всему что знаешь и этой своей изумительной манере говорить?» но слышать теперь эти интересные окончания только бесит меня поскольку это происходит в на-лбу-написанной речи о Юрии которой она показывает что не сильно против увидеть его снова на