Центурион - Саймон Скэрроу

— Вот-вот, если суметь проникнуть, — подчеркнул Катон. — При атаке колонны мы должны твердо знать, что ворота обороняет наименьшее число стражников. То есть понадобится отвлекающий маневр. Гарнизону цитадели надо будет сделать вылазку.

— Вылазку? — обернулся Макрон. — Ты, должно быть, забыл? Они там в меньшинстве, да к тому же в засаде.

— Я знаю. Но они должны отвлечь внимание неприятеля от ворот, чтоб была хоть какая-то возможность колонне прорваться к цитадели.

— Он прав, центурион Макрон, — князь кивком указал на Катона. — Надо, чтобы гарнизон нам помог.

— В самом деле? — Макрон облизнул губы. — Очень уж все у тебя гладко.

— Неужто солдаты великой Римской империи спасуют перед такой ничтожной заминкой?

— Пасовать никто не собирается, — твердо ответил Макрон. — Только как нам подобраться к воротам, не привлекая к себе внимания? На равнине мы как на ладони, нигде не укрыться. Приближаться надо под покровом темноты.

— Безусловно, центурион. — Князь слегка нахмурился. — Я сейчас именно об этом и хотел сказать. Мы двинемся вдоль гребня и дойдем вон дотуда, — он указал на невысокий отрог, шпорой упирающийся в равнину милях в двух, не больше, от северного изгиба городской стены. — Копыта коней обмотаем тряпьем, а телеги бросим у отрога. Не хватало еще, чтобы нас выдал скрип колеса или оси.

— А как быть с ранеными? — бдительно спросил Катон. — Их мы бросить не можем.

— Они нас очень замедлят. А если кто-нибудь из них вскрикнет от боли? Вы представляете: рисковать всеми из-за какого-то бесполезного калеки?

— Мы берем их с собой, — отрезал Катон. — А уж они позаботятся, как не подвести себя и своих товарищей, когда речь идет о жизни и смерти. Так что криков не будет.

Взгляд Балта переместился на Макрона.

— Такова твоя воля, центурион?

— Да. Все именно так, как сказал Катон.

— Что ж, будь по-вашему. Но если наше приближение раскроют и придется скрываться, то я с моими людьми буду вынужден стоять только за себя.

— Иного, князь, никто и не предполагает.

— Это я к тому, чтобы мы поняли друг друга, римлянин.

— Никто в этом не сомневается, — заключил Макрон и стал от куста отодвигаться к склону. — Пойдемте, пора возвращаться к колонне.

Втроем они оставили город за чертой видимости и спустились к ждущему у скалистого склона воинству. Пехоте разрешено было нарушить ряды, и солдаты теперь отдыхали в той тени, какую только могли отыскать или создать себе сами за счет наброшенных на воткнутые копья плащей. Всадники — как римляне, так и пальмирцы — сидели в тени своих коней, одной рукой держа их за поводья. К гребню колонна подошла рано утром и встала в ожидании, пока трое командиров поднимутся по склону и проведут изучение местности. С их возвращением колонна снова тронулась, держась за гребнем, пока ближе к полудню не достигла той самой шпоры, где опять встала.

— Почему мы все время останавливаемся? — осведомился Макрон.

— А вот почему. — Балт указал на белесую пелену пыли, висящую над колонной. — Нам нельзя выдавать свое присутствие, даже намеком. Сам гребень достаточно высок, чтобы скрывать нас от дозорных на башнях, но едва мы через него переберемся, как им станут видны даже легкие клубы пыли из-под наших ног. Поэтому мы, прежде чем опять двинуться, должны вначале дождаться сумрака.

— Что ж, пусть так, — согласился Макрон. — Сумрак так сумрак.

Вслед за выставлением на гребне караула последовал привал под палящим полуденным солнцем, а когда пылколикий Гелиос сошел с зенита достаточно, Макрон отдал приказ готовиться к ночному маршу на восточные ворота. Все, что можно было нести с собой, сняли с повозок и распределили по легионерам и ауксилиариям. Небольшой запас строительного дерева и копийных древков пошел на сооружение носилок для раненых, а также нескольких штурмовых лестниц. Тем временем Катон распорядился, чтобы всадники обернули копыта коней кусками ткани от своих плащей.

— Нынче ночью они вам не понадобятся, — с натянутой улыбкой сказал он центуриону Аквиле и прочим кавалерийским офицерам. — Если у нас все получится, вас ждет теплый постой в цитадели Пальмиры. Ну а если сорвется, в Аиде плащи нам ни к чему.

Шутка, ясное дело, не из удачных, но офицеры все равно разулыбались. Несмотря на молодость, Катон командовал людьми уже достаточно, чтобы знать ценность прибаутки и эдакой легкой бесшабашности. Оставив Аквилу доводить приказ до исполнения, он возвратился к Макрону. Оставалось организовать кое-что еще, последнее. Надо было доставить весть правителю и его окружению, чтобы они были готовы принять в цитадель небольшую колонну подкрепления. Понятно, что гонцом предстояло отправить кого-то из людей Балта, что вызывало у римских офицеров новый прилив недоверия к своему новоиспеченному союзнику.

— Не нравится мне это, ох не нравится, — не унимался Макрон. — Понятно, он неплохо помог нам с теми лучниками, но подставить этому человеку спину мне все-таки сложно. А как выйдем к тем воротам, так мы и вовсе в его руках. И если он нас предаст, то, как говорится, вот мы и приехали.

— Это так, — кивнул Катон. — Но предавать нас ему резона нет. Ставка на подавление мятежа у него такая же, как и у нас, ничуть не меньше. Меня больше волнует, как бы парфяне не заключили с ним более выгодной сделки, чем Рим. Однако ты прав: нам следует остерегаться.

— Хорошие слова — еще не хорошие дела, Катон. Что, по-твоему, нам следует предпринять?

Молодой префект задумался, и ход собственных мыслей вызвал у него неприязнь. Мало того: вывод, который напрашивался, вызывал оторопь. И вместе с тем был в этой затее некий трепетный привкус опасности. Оказывается, рисковать ему, Катону, даже нравилось, причем чем дальше, тем больше. Дело, видимо, в некоей извращенной грани характера — той, что искрится азартом; причем эта жажда риска так сильна, что готова поразить и рассудок. Мутной волной нахлынуло отвращение и презрение к себе. Ведь если все это так, то он не вправе командовать другими людьми, брать на себя ответственность за их жизни. Лучше, если они будут состоять под кем-то другим — так безопасней. Как ни странно, решение от этого далось куда более легко, даже бесшабашно:

— Если мы не верим Балту, то с тем гонцом надо послать кого-нибудь из наших. Лишний раз подстраховаться, что тот не сбежит и что защитники цитадели будут готовы к нашему приходу.

Макрон какое-то время взвешивал сказанное, а затем повел на Катона печальным, каким-то усталым взором.

— Я знаю, что именно ты собираешься сказать. Знаю уже сейчас, когда ты еще ничего и не произнес. Нет, ты не пойдешь. В тебе нуждаются твои люди. А если совсем уж откровенно, в тебе нуждаюсь я. Этой ночью предстоит бой, и мне будет легче от мысли, что Вторая Иллирийская находится в надежных руках.

Секунду Катон смотрел на своего друга, исполненный горькой нежности к этому грубоватому, насквозь честному человеку, благодаря которому он освоил ремесло солдата, сделался командиром. В сущности Макрон был для него идеалом, истинным воплощением воина; и сами слова о том, что Макрон, это воплощение опытности и доблести, от него, Катона, еще и зависит, звучали выше всяческих похвал и комплиментов. Катону непросто было скрыть свою гордость и польщенность.