Фавориты Екатерины Великой - Нина Соротокина

Правда, в начале своей бурной карьеры наша героиня не называла себя дочерью императрицы Елизаветы. Тогда она звалась в Турции султаншей Али-Эмете, в Венеции графиней Пиннеберг, была она и госпожой Франк, и Шелль… — прервёмся, имён было много. Но когда в России запахло жареным, Пугачёв осадил Оренбург, а по степи гуляло его бунташное войско, грабя и убивая, она стала наследницей русского трона Елизаветой II и «сестрой Петра III», читай Пугачёва, но при этом не знала русского языка и путала братьев Разумовских, называя своим отцом не Алексея, а Кирилла, который никогда не состоял в любовной связи с императрицей.

Тараканова была хороша собой, в меру образованна, свободно говорила по-французски и по-немецки, плохо по-итальянски и по-английски и обладала необычайной энергией. Она всегда жила в долг, неуёмная её натура жаждала славы. Подвижная, как ртуть, она моталась по Европе со свитой поклонников, искала влиятельных людей и средств, чтобы помочь «своему брату», уверяя всех, что Пугачёв в свою очередь будет ей помогать. Вся история княжны Таракановой окутана такой тайной, шита такими белыми нитками, что о ней трудно рассказать внятно. Одно точно, после первого раздела Польши князь Карл Радзивилл, глава польских конфедератов, ухватился за идею самозванства и обещал Таракановой поддержку как поляков, так и турок. Сердце княжны жаждало бури, и она её получила.

Авантюристка имела на руках три подложных документа: завещание Петра I, «тестомент» — завещание Екатерины I о престолонаследии и духовное завещание Елизаветы. Сведения о Таракановой появились в Петербурге в 1773 году. Екатерина бросила невозмутимо: «Нет никакой надобности обращать внимание на эту побродяжку», но это была наигранная невозмутимость. Тут же был написан секретный указ: любым способом доставить тайно «побродяжку» в Петербург. Миссия эта была возложена на графа Алексея Орлова.

Как уже говорилось, Орлов в это время находился в Ливорно и жил очень широко. В его обязанности входило решать все дипломатические и политические дела, деньги из России лились рекой. Гордый недавней победой он заказал итальянскому художнику написать картину Чесменского боя. Тогда об абстракционизме ещё не помышляли, а реальный бой на картине требовал реального воспроизведения действия на море. В угоду художнику палили пушки, ломали мачты и рубили такелаж, а потом, чтобы художник понял, наконец, как всё было на самом деле, Орлов приказал взорвать ещё годный корабль и сжечь всё, что от него осталось. Художник понял, что к чему, картина вышла отменная.

И вот в августе 1774 года Орлов получил письмо от той самой особы, о которой ему писала Екатерина. Письмо представляло собой манифест и было подписано «Елизавета II». Можно объяснить, на что рассчитывала эта женщина. Месяц назад был заключён с турками Кучук-Кайнарджийский мир, это так, но война с Пугачёвым ещё продолжалась, и исход её не был ясен. Кроме того, до Италии дошёл слух об опале Григория Орлова, за этим могла последовать опала всего клана бывшего фаворита. Была надежда, что Алексей Орлов согласится предать Екатерину, а с русским флотом он мог быть очень полезен.

Но Орлову подобное даже в голову не приходило. Он тут же отрапортовал в Петербург о появления самозванки. В сентябре 1774 года он написал императрице: «Есть ли эдакая в свете или нет (дочь Елизаветы), я не знаю; а если есть и хочет не принадлежащего себе, то я б навязал камень ей на шею и в воду. Сие же письмо при том прилагаю, из которого ясно увидите желание…» И далее всё так же жёстко, по-деловому, Орлов излагает свой план: он уже послал к самозванке верного человека — переговорить и найти способ привезти её в Ливорно, а потом заманить на корабль и увезти в Россию.

Письмо самозванки привело Екатерину в ярость. Она тут же ответила Орлову — не медлить, любым способом выманить из Рагузы «сию тварь, столь дерзко на себя всклепавшую имя и природу», а в случае неудачи «то и бомб несколько в город метать можно».

Бомбы не понадобились. Орлов решил действовать по-своему. Операция по доставке самозванки началась. Он познакомился с княжной Таракановой, предложил ей помощь русской эскадры, снял для неё роскошный дом в Пизе, заплатил все долги, окружил её почётом и принялся играть в любовь. Вот здесь и встаёт главный вопрос — игра это была или граф Орлов на самом деле влюбился? Сколько на эту тему написано, сколько метров киноплёнки истрачено! Каждый из авторов отвечает на этот вопрос по-своему, но сама княжна поверила Орлову безоглядно. Он был красавец почти двухметрового роста, победитель на море и глава русской эскадры — богатырь и рыцарь одновременно.

Дальше всё было просто. Как и планировалось, княжну заманили на корабль, там её с Орловым обручили или обвенчали — не суть важно, потому что обряд вёл переодетый в платье священника матрос. После этого княжна была арестована. Она негодовала, звала «мужа», но ей было сказано, что граф Орлов тоже арестован. Зачем? Может, это был акт милосердия, предательство судьбы иной раз легче перенести, чем предательство возлюбленного.

Эскадра под командой адмирала Грейга взяла курс на Кронштадт, Орлов же сошёл на сушу. Он предпочёл добираться до родины сухопутным путём.

11 мая 1775 года русская эскадра прибыла в Кронштадт, а 25 мая княжна Тараканова и её спутники — два поляка, Доманский и Чарномский, — были заключены в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Начались допросы, они велись по-французски. Следствие вёл князь Голицын, человек мягкий и незлобивый, но его княжне удалось вывести из себя.

Двор в это время находился в Москве, он прибыл туда сразу после казни Пугачёва, состоявшейся 10 января 1775 года. Кажется, Екатерине больше ничего не угрожало, и она могла быть милосердной, но не тут-то было. Императрица очень внимательно следила за ходом следствия, курьеры с депешами мотались между двумя столицами, как маятники. Княжна должна была внятно ответить на два основных вопроса: кто она такая и кто надоумил её замыслить интригу с посягательством на трон русский? Следствие длилось семь месяцев, но ни на один из этих вопросов Тараканова не ответила. Княжна не молчала, она не закрывала рта, придумывая, как Шехерезада, всё новые и новые истории: вспоминала детство, которое прошло в Персии… или в Сибири, или в Киле, — она путалась, рассказывала о своём романе с польским посланником в Париже Огинским, или о князе Лимбургском, который «любил её страстно и обещал жениться». Искренне уверяла, что она никогда не называла себя дочерью императрицы Елизаветы, всё это происки её врагов, а важные бумаги, при ней найденные, всего лишь копии, подброшенные ей недоброжелателями. Нет, она не претендовала на трон, в Персии она имеет несметные богатства… При этом все опросные листы она подписывала именем «Елизавета», чем несказанно раздражала Екатерину.

Голицын был в отчаянии:

— Если вы жили в Персии, то знаете персидский язык. Извольте написать на нём что-нибудь.

Княжна с готовностью написала на листе бумаги непонятные письмена. Голицын призвал учёных мужей из Академии наук, те заявили, что знаки эти никакого отношения к персидскому языку и вообще к какому-либо языку не имеют.

— Что всё это значит? — спросил арестованную Голицын.