Кроха - Эдвард Кэри

– Он не уходит, – стонал Куртиус.

– Не обращайте на него внимания, – посоветовала вдова. – И он уйдет.

– Я начинаю опасаться, вдова Пико, что вам известно отнюдь не все.

Эдмона принарядили и отправили распространять заказанные вдовой афишки. Он раздавал их прохожим в парках, на богатых улицах, в приличных общественных заведениях.

ЗНАМЕНИТЫЙ ИНОСТРАННЫЙ СКУЛЬПТОР

ДОКТОР КУРТИУС, ГЕНИЙ ВОСКА,

ВЕЛИЧАЙШИЙ ПОРТРЕТИСТ В ПАРИЖЕ,

ЗАКАЗЧИКИ ПОРАЖЕНЫ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫМ СХОДСТВОМ ЕГО ТВОРЕНИЙ С ОРИГИНАЛАМИ!

АВТОР СКУЛЬПТУРНЫХ ИЗВАЯНИЙ РУССО, ДИДРО,

Д’АЛАМБЕРА И ДР. УБЕДИТЕСЬ САМИ: ВАШИ БЛИЗКИЕ, ЖЕНЫ, ДОЧЕРИ, СЫНОВЬЯ, ВНУКИ – КАК ЖИВЫЕ!

(За разумную цену)

Привлеченные этими афишками, к нам зачастили бульварные герои и именитые философы, а также и новые лица: дамы. Дамы, с которыми должно вести беседу, дамы, чьи скульптуры нужно лепить. Их препровождали в гостиную и усаживали на кресла. Какие дамы! Парижанки! С нежной кожей, мягкие, морщинистые, обветренные, грубые, в мозолях, засаленные, чистые, благоуханные, смердящие, пахнущие луком, мукой, шоколадом или клубникой. Куртиус перетрогал их всех. И когда его пальцы зависали над женской плотью, он замирал в замешательстве, и его глаза увлажнялись, но иногда, оказавшись слишком близко от лица очередной заказчицы, его ладони соединялись в неслышном хлопке. В окружении такого обилия женских тел, полагала я, пылкая симпатия моего наставника к вдове, возможно, увянет. Помню один редкий момент, когда он подошел ко мне и заговорил:

– О, этот нос! Эти носы! О, эти веснушки на их лбах. О, эти складки на губах, такие безупречные, с этими трещинками, с этим ароматом вина. А эти завитые ресницы! О, эти ямочки! О, эти скулы! Эти мушки, этот румянец! И белизна! И свежесть! Розовые, румяные, голубые и желтые! Я покорен! А шеи! Сколько слез я пролил, склонившись над их затылками. И губы! О, эти губы! – воскликнул он в изумлении. – Счастье, какое это счастье! Они живые!

Куртиус изготавливал из воска кожный покров. Вдова обряжала его. Эдмон пришивал пуговицы. Я скребла полы.

Грязнуля с бульвара по-прежнему спал на нашем крыльце.

На вторую неделю, невзирая на все еще околачивающегося поблизости оборванца, Эдмон соизволил наконец спуститься. Я услыхала его на лестнице: он медленно переступал со ступеньки на ступеньку. Я навострила уши: это и впрямь был он, потому что я смогла расслышать тяжелое дыхание спящей вдовы и бормотание моего наставника во сне. Почти неслышный звук опасливых шагов Эдмона становился все ближе и ближе. Я вскочила с лежанки, замерла у двери и стала ждать. Снаружи, с крыльца, донесся шорох – это, ясное дело, заворочался спящий там оборванец. Я вслушалась в звук шагов Эдмона: он остановился, и на мгновение все стихло, но потом опять раздался тонкий скрип, когда он снова двинулся вперед. Я потянулась к дверной ручке, приотворила дверь, и дверь чуть слышно возвестила, что ее открыли. Шаги Эдмона вновь стихли. На крыльце снаружи опять завозились. Эдмон продолжал идти ко мне. Скрип. Я распахнула дверь настежь. Скрип. Кто-то стоял на крыльце, прямо перед входными дверями. Треск. Теперь в утренних сумерках я увидела Эдмона, а он меня. Нас отделяли, наверное, футов шестьдесят, даже меньше. Но мы стояли, не шелохнувшись. С крыльца вновь раздался треск. Потом наступила тишина.

– Мари, – прошептал Эдмон почти беззвучно.

– Эдмон, – отозвалась я шепотом.

Тишина.

– Наконец ты пришел, – проговорила я.

– КТО ТАМ? – неожиданно громко прозвучал вопрос. Какой басовитый голос! Крик донесся с крыльца.

Мы стояли затаив дыхание.

– КТО ТАМ, Я СПРАШИВАЮ! ЧТО ВНУТРИ? ЧТО ВЫ ТАМ ПРЯЧЕТЕ? ОТОПРИТЕ!

И тут кто-то начал колотить в двери и трясти их. Кто-то снаружи пытался ворваться в дом. А затем за дверьми раздался свирепый рев, словно мы, встав без разрешения со своих кроватей, невольно разбудили чудовище. Как же он дубасил в дверь!

– Помогите! – прошептал Эдмон. – Сейчас дом обрушится нам на голову!

И тут он бросился ко мне, я его схватила, крепко обвив руками.

– ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ! ОТВЯЖИСЬ! – голос снаружи теперь орал с неистовой яростью.

– Кто это там? – раздался голос, совсем другой, сверху – вдова!

– Маман! – вскричал Эдмон.

– Эдмон? – рявкнула она. – Что происходит? Почему ты не спишь? Кто это там с тобой?

– Шум, маман, это шум меня разбудил.

– Крошка? Крошка! – заголосила вдова. – Что ты делаешь?

Тут я успокоилась.

– Вы разве не слышите, мадам? – проговорила я. – Там кто-то снаружи.

И тут снова с крыльца донесся громоподобный рев, и в дверь снова стали дубасить, а потом раздался истошный вопль. И как этот похожий на рык раненого зверя вопль снаружи ужаснул нас, точно так же нас напугал эхом откликнувшийся внутри дома вопль вдовы, низкий нарастающий рык, какой, вероятно, издает завязшая в болоте корова. За ним последовал визг Эдмона – пронзительный и тонкий, как визжит попавший в силки кролик, – а потом его подхватил еще один крик, прозвучавший, точно конское ржание, с лестничной площадки наверху – это закричал хозяин, и весь дом наполнился воплями и криками, визгом и ревом, словно в гигантском зоопарке заголосили все звери разом. Тут и я не смогла удержаться и тоже вставила в шум и гам свой тоненький вскрик, словно пискнула мышка или землеройка.

Внезапно стук в дверь оборвался, грохот стих, послышался скулеж и торопливый топот ног, словно кто-то убегал наутек. Мы четверо стояли на отдалении друг от друга, точно островки, не осмеливаясь подать голос, пока наконец с крыльца не послышался глубокий храп, словно туда пожаловал огромный мастиф. Постояв немного, мы, все еще трясясь от немого ужаса, разошлись по своим постелям, зная, что нам уже не уснуть до зари, но с надеждой, что утренний рассвет развеет наш кошмар.

в которой Кабинет обзаводится сторожевым псом

А с рассветом пришло и объяснение ночного происшествия. Кто-то – похоже, какой-то бульварный пьянчуга – шатался вокруг Обезьянника, намереваясь переполошить обитателей стуком в дверь, и случайно споткнулся о бездомного, спящего на нашем крыльце. За эту свою проказу он вместо забавы получил одни неприятности, недосчитавшись двух зубов, которые уже никогда не отрастут снова. Мой хозяин стоял у окна и глядел на злобного оборванца, все еще спящего на третьей ступеньке крыльца.

– Полагаю, – произнес он, – нам следует его отблагодарить.

Я стояла в дверях кухни и наблюдала, как он отворил входные двери и кашлянул.