...И дай умереть другим - Фридрих Незнанский

– Но вы же не ригористы, а я пить не буду, – убедительно аргументировал Артур.

– Все равно эксперты выжрут, – выдвинул последний довод Грязнов.

– Тащи! – с удовольствием согласился Турецкий.

Разлили, понюхали, погрели в ладонях, глотнули и… никакого удовольствия не почувствовали.

– Жидкий, – прокомментировал Грязнов.

– Бездарный, – согласился Турецкий.

Освежили, приняли, снова никакого кайфа.

– Артур, бери бумагу, пиши, – распорядился Грязнов. – Акт экспертизы. С новой строки: коньяка неизвестной марки, обнаруженного на теле убитого Штайна Г. О. Написал? С новой строки: исследуемый продукт не содержит вредных и отравляющих веществ, способных привести к нарушению жизнедеятельности организма человека. Его употребление причиной смерти Штайна не явилось.

Грязнов замешкался, дозируя остатки, чтобы осталось еще на один раз, но непрозрачность фляжки сильно усложняла задачу, ориентироваться приходилось только на слух. А Турецкий лаконично и метко закончил его мысль:

– Общая оценка продукта: дерьмо.

– Дерьмо! Причем самого низкого пошиба, только фляжка хорошая, тут Федьке Комиссарову такую на пятьдесят лет подарили, я завидовал.

– Кто такой этот Комиссаров?

– Хороший человек.

– Выпьем за хорошего человека.

– Не, давай лучше за нас.

– А как же Федька?

– На фиг нам Федька, у него фляжка есть, пусть из нее и пьет.

– За себя?

– За нас.

Выпили. Помолчали. Через пару минут Турецкий сказал:

– Вот чего я не пойму, Славка, так чего твой Рыбак вообще в Москве делает?

– Да разве он сбежал, чтобы его тут же, не отходя от кассы, и поймали? – Артур все еще тер глаза.

– Совершает неожиданные набеги к друзьям и знакомым, – обстоятельно объяснял Грязнов, как заправский гангстер, маленьким ножичком разделяя яблоко на две восьмилепестковые розочки, – всем рассказывает, что жену не убивал и что хочет разобраться, что к чему и кто его подставил.

– И что друзья, верят?

– Фифти-фифти.

Турецкий нетвердой рукой приготовил ручку.

– Н-ну-ка, с-скажи конкретно, кто его видел?

– Да никто не видел, – буркнул Грязнов.

– Как так, ты же только что…

– Ну и что?! Это я так предполагаю, что он им так говорит, только они не бегут ко мне закладывать. Почему-то.

– Значит, хорошие друзья.

– Да нету у него толком друзей.

– И что, никто его так и не видел?

– Почему же. Есть один человек.

– Из тебя все надо тянуть. И кто этот человек?!

– Дело было так. После того как мы завалили Федоренко – если кто не в курсе, это еще один беглый зек, – я отправился в Аникор-банк. Там, до своей гибели естественно, работал некто Патрушев, совершенно случайный человек в нашем деле, документами и деньгами которого завладел Рыбак. Патрушев буквально накануне получал зарплату, и наверняка все купюры были зафиксированы. Банк все-таки. Так что я хотел, не откладывая в долгий ящик, иметь на руках список их номеров, чтобы попытаться поймать Рыбака за руку, когда он начнет тратить деньги.

– Это в Москве-то! – присвистнул Турецкий. – Ты идеалист, Слава.

– Комиссаров сказал то же самое.

– Твой Комиссаров – голова. Зря мы за него не выпили. Он голова. А вот ты – нет.

– Ты дальше слушай. Значит, еду я по Ленинградскому проспекту. Сворачиваю на улицу с поэтичным названием Новая Башиловка, оттуда, как и положено, на Нижнюю Масловку, к банку. Еду себе медленно, смотрю, где бы припарковаться, чтобы потом выбраться, а то будет как в «Праге», но все забито, к едрене фене, вдруг вижу, какой-то мужик голосует. Ну голосует и голосует, мало ли мужиков по обочинам голосуют. На выборах вон полстраны голосует… Почему я тормознул, понятия не имею, но остановился, и все тут. Он подходит, просовывает башку в кабину и спрашивает: «В Кунцево подбросите?» А на голове по самые глаза натянута бейсболка с надписью «Burewestnik». Я открываю ему дверь и спрашиваю: «Живете там?» Он говорит: «Нет, я вообще не москвич» – и так машинально веко пальцем трогает, представляете? Я разворачиваю машину – и опять: «Откуда же приехали, если не секрет?» «Из Белоруссии», – отвечает и по затылку так автоматически себя поглаживает, представляете, а?!

– Ты чего, Слава, – забеспокоился Турецкий, – какое веко, какой затылок, что ты несешь, что мы должны представить?

– А, – махнул рукой Грязнов, – вам, неучам, разве объяснишь. Короче, выезжаем мы на Ленинградку…

– Но вы же в банк собирались? – удивился Артур.

– Ты что, еще не допер? – возмутился Турецкий. – Это же Рыбак к нему в машину сел!

– Точно, – подтвердил Грязнов. – А теперь говори, кто голова: я или Федька Комиссаров?

Рыбак спокойным шагом вышел из банка, хотя внутренний голос приказывал ему немедленно бежать, но он знал твердо: это именно то, чего нельзя делать категорически. Не говоря о том, что бегать он устал смертельно.

Он выбросил остатки с пользой употребленного скотча в урну – больше не пригодится. Потом переложил дискету из одного кармана в другой.

Стоило, пожалуй, поймать машину. Не доходя до Новой Башиловки, он стал голосовать. Через минуту рядом как-то неуверенно остановилась «Нива». За рулем сидел хмурый мужчина плотного телосложения, лет пятидесяти.

После коротких переговоров Рыбак сел рядом с ним. «Нива» развернулась и снова выехала на Башиловку. Водитель ни на секунду не поворачивал голову в его сторону. Потом вдруг сказал:

– Кажется, вы дверь не плотно закрыли.

– Закрыл.

– Нет, не закрыли.

Рыбак проверил еще раз. Все было в порядке. Тогда водитель сказал:

– Не учите меня жить. Это моя машина, и я прекрасно знаю, когда в ней дверь закрыта, а когда нет. Она же стучит! Вы знаете, какой огромный процент пассажиров и водителей вываливается в незапертые двери?! То-то же.

Он остановил машину. Обошел ее и, засунув руки через открытое окно, стал настырно хлопать дверцей. Наверное, раз десять или пятнадцать.

Рыбак пожал плечами. Мало ли сумасшедших водителей. Тоже небось неслабый процент.

– А ну-ка теперь вы, – попросил водитель. – А я буду ее фиксировать с внешней стороны.

Рыбак машинально взялся за ручку и через мгновение… оказался пристегнут к ней наручниками.

Водитель все с тем же хмурым выражением лица захлопнул вместо него дверцу, снова обошел машину и сел за руль. Завел и поехал. И все молча. Все с тем же хмурым выражением лица.